Помочиться Гитлер вышел,
А навстречу — Йошка Фишер.
Сербоеду сербоед
Сделал пламенный привет!
Неужто за эти строчки умный засранец Борис Березовский и еще более умные засранцы из распорядителей «Триумфа» присудили поэту высокодолларовую премию? Быть такого не может!
А Гитлер слаб по части диамата —
Гуманитарной не назвал войну,
Поэтому не он, а блок ГОВНАТО
У нас, ребята, схрюкает страну.
По большому счету, эта поэма хоть и называется "Звезда сербости", но могла быть названа и "Звездой русскости", ибо она о нас самих. О России, о наших предателях, о гибнущей стране. О чести и достоинстве русском.
Соотноситься с кем?.. Какого беса ради
Не видеть, что война — в Москве, а не в Белграде?
Мы — нищие, о да, но не такие бляди,
Чтоб стать ордой хавьер и мчаться всей страной,
Приветствуя кошмар порядка мирового,
Когда в любой момент летят бомбить любого,
Кто не сдается в пленковбойщине дрянной.
Хоть и говорю я о добровольном гетто как об осознанной установке поэта, как о точке отталкивания в пространство, но, конечно же, поэма "Звезда сербости" становится явлением русской культуры не только по языку, но и по своей трагичности, историчности, по христианской сути своей, по максимализму требований, по глобальной сверхзадаче. Так европские и америкосовские поэты уже давно не пишут. Так упорно отучают писать и наших русских поэтов. Вот уж о чем можно сказать: поэзия большого стиля, так о поэме Юнны Мориц.
Я живу в побежденной стране,
Чья борьба за права человека
Упростила победу в войне
За планету грядущего века.
Вот идет Победитель Всего,
Поправляет Земли выраженье.
Никогда на победу его
Не сменяю свое пораженье.
Это уже не надтрагедийное, уходящее от борьбы, пастернаковское "И пораженье от победы ты сам не должен отличать", а осмысленное осознание своего и народного поражения в прошедшей битве со Злом. И твердая ставка на проигравший, но народ. На потерпевшее поражение, но Добро. Поэт бескомпромиссно делает ставку на людей добра и тепла. Сама зарывшись в свое индивидуальное гетто, в свой очерченный круг, куда не допускается литературная чернь, поэт из одиночества пластично и зримо перетекает в народное «мы», в круг народных понятий и традиций. Кстати, это умение преодолеть одиночество и выйти к людям, говорить за людей и их голосом до сих пор отсутствует у сверстницы Юнны Мориц поэтессы Беллы Ахмадулиной. Не хватает смелости? Но лишь выйдя к трагедийности народной, зазвучали на совсем иной высоте и Анна Ахматова, и Марина Цветаева. Вот и поэма "Звезда сербости", что бы ни думал о ней сам автор, достигает эмоциональной убедительности своими зримыми образами благодаря стройному композиционному слиянию личностного, потаенного и всеобщего. Я бы не побоялся сказать — всерусского.
И этой волчьей соли звук
Еще распробует Европа,
Когда сверкнут во мраке мук
Караджич Вук и Васко Попа.
Их сербость перекусит сук,
На коем трусость правит кастой.
Еще сверкнет Караджич Вук
Баллады сербостью клыкастой.
От поражений и побед
Лишь песня — вещество спасенья…
Песня поэта — как вещество спасенья, слово поэта — как шаг к победе, поступок поэта — как зримое реальное дело. Насколько эти аксиомы Юнны Мориц противоречат установкам наших либеральных культурных идеологов. Ясно, что поэма не могла быть востребована ни «Знаменем», ни «Октябрем». Но куда идти поэту дальше? Куда нести свою ношу? Клыкастая сербость сопротивления видна и у Вука Караджича, и у Радована Караджича, но где взять клыкастую русскость сопротивления? И осмелится ли Юнна Мориц так же прямо, без обиняков написать о клыкастой русскости? Не верю, что ее могут остановить малочисленные русские экстремизмы, у сербов их гораздо больше, и наверняка ее поэму, переведенную уже на сербский язык, читали и читают с восторгом бойцы погибшего Аркана и соратники воинственного Воислава Шешеля, хотя иные постулаты их явно неприемлемы для творящей гетто в душе своей. К счастью, не знаю уж каким образом, Юнна Мориц сумела переступить через многие запреты и преграды. Как переступить через такие же преграды и запреты здесь в России? Чтобы ее будущую "Звезду русскости" читали бы не только в либеральных салонах, но и в окопах под Сержень-Юртом, не только профессора и студенты, но и похожие на шешелевцев нацболы Лимонова и уже впадающие в отчаяние бескорыстные анпиловцы. Может быть, в определенный момент поэту потребуется выдавить из себя потаенное гетто ранимости и гонимости для того, чтобы поверить в победу? Ибо и в поэме "Звезда сербости" все-таки самые сильные строки, на мой взгляд, случаются тогда, когда мы слышим не плач по погибшим, а мелодию непримиримости. И значит, надежды и уверенности в будущей победе. Уйти с проигравшими не для того, чтобы с ними умереть, а для того, чтобы вдохновить их на победу — вот высшее призвание поэта.
Но свечи сербам зажигает Бог.
И в этом свете мой поется слог,
Который сердца боль превозмогает,
Когда "сдавайся, серб!" поет орда.
Сама я — серб. Не сдамся никогда.
Творец нам, сербам, свечи зажигает.
В этом свете борьбы и преодоления и поется мой слог в защиту и поддержку сегодняшней поэзии Юнны Мориц. В защиту и от угрюмых певцов русской резервации, ибо не таков наш народ, чтобы развиваться в этнической замкнутости, и не такова наша русская культура, без имперской всечеловечности она задыхается и мельчает, и от либеральствующих "борцов за права чикатил", услужников западного правления, который год и даже век стремящихся безуспешно переделать русских под западную колодку. Может быть, в защиту и от самой Юнны Мориц, остановившейся перед последним рубежом, мешающим ей стать "певцом во стане русских воинов". В нашем русском стане и ее гонимое гетто не помеха. Такое вот лицо я вычитал и вычислил у еще одного поэта, рожденного в грозовом 1937 году.