Все там, брат, чужое,
Не по нашей вере.
Не по нашей мере
Окна там и двери
Все чужое, милый, —
Не по нашей воле.
Не от нашей боли
Воют ветры в поле.
……………………..
Но всего чужее —
Страх чужой при мысли,
Что у них на шее
Мы с тобой повиснем.
Осознанно поэт не желает идти в мир сытости и роскоши, оставляя себя среди сирых и убогих, среди обреченных на нищету и гибель людей в нынешней России, подобно польскому доктору Янушу Корчаку, пошедшему с обреченными детьми на смерть в концлагере. "Все красавцы, все гении, все мозги уезжают, / остаются такие бездари и дураки, как я". Конечно, это уничижение паче гордости, но уничижение не только самой себя, а также и всех остальных неимущих, от которых отгородилась не только Россия богачей, но и Россия элитарной, не желающей видеть беды народа либеральной культуры. Именно потому и решила остаться в России, среди якобы "бездарей и дураков", что верит в слово поэта. Верит в могущество поэзии. В ее способность не только мир озвучить, но и человека сделать иным. И потому Юнна Мориц верит в свою необходимость людям. Поразительно, литературные круги всю жизнь ее считали чересчур эстетской, а сама Мориц ощущала себя востребованной простыми слушателями и читателями. Вера в поэзию заставила такого сознательного поэта-одиночку неожиданно заговорить от имени всех поэтов Земли. "Мы — поэты планеты Земля — в ответ на бомбежки Югославии войсками блока ГОВНАТО — силой поэзии будем крушить авторитеты нового гегемонства. Мы дадим современникам и оставим потомкам самые отвратительные портреты сегодняшних «победителей», называющих Третью мировую войну "защитой прав человека". Мы превратим их в посмешище, мы знаем, как это делать! Гегемонство ГОВНАТО, на глазах всего человечества уничтожая суверенную страну Югославию, диктует свои гегемонские условия капитуляции, свои порядки, свои блокады, свои гегемонские интересы всей планете Земля. Мы — поэты этой планеты — будем силой поэзии наносить удары по гегемонам и гегемончикам, которые сами себя назначили правительством всей Земли… Мы — поэты планеты Земля — не дадим загнать человечество в зону страха, мы будем сбивать спесь с гегемонов и гегемончиков мощной струей поэзии. С нами — Бог, Создатель, Творец!"
Для политиков этот манифест — всего лишь довольно неожиданный протест известного либерального поэта против агрессии НАТО в Югославии, для читателя — подтверждение веры Юнны Мориц в силу поэзии, способной поднять дух народа и страны.
О поэме "Звезда сербости", знаковом событии и в судьбе Юнны Мориц, и в поэзии последних лет, поговорим позже, а прежде попытаемся понять путь поэта к подобному бунтарскому произведению.
Юнна Мориц родом из киевской еврейской семьи, и все тревоги и волнения украинского еврейства, помноженные на переживания войны, она впитала в себя. И отрекаться от них никогда не собиралась. Как Анна Ахматова писала в «Реквиеме»: "Я была тогда с моим народом…", так и Юнна Мориц не собиралась уходить от своего народа в космополитическую европеизированную наднациональную элиту. Когда-то она написала: "В комнате с котенком, / тесной, угловой, / я была жиденком / с кудрявой головой…" А рядом, за стенкой, жили татары, православные, в тесноте, да не в обиде. "Под гитару пенье, / чудное мгновенье — / темных предрассудков / полное забвенье!" Это все та же барачная, коммунальная атмосфера тридцатых годов, что и у Высоцкого: "Мои — без вести павшие, твои — безвинно севшие". С той поры у Юнны Мориц и ненависть к рою садящихся на сладкое, и желание чувствовать себя в изгнании от кормушек, от власти, от наград.
Я — не из роя, и в этом суть.
Полынью пахло в моем раю,
Лечили хиной — от малярий.
Любили горькую там струю
Поэты, пахари, маляры…
Горчили губы у матерей,
Горчили письма из лагерей.
Но эта горечь была не яд,
А сила духа, который свят.
Там родилась я в жестокий год,
И кухня жизни была горька,
И правда жизни была груба
И я — не сахар, стихи — не мед,
Не рассосется моя строка,