От культуры вашего насилья,
Где под видом высшего порядка
Вырежут язык, отрубят крылья
И заставят улыбаться сладко.
Лучше быть в набедренной повязке
И, за пищей бегая ногами,
Не сдаваться в плен кошмарной сказке,
Где за все заплачено долгами…
О поэме полное молчание в критике, даже о книгах молчание, и в то же время молча, без всякого обсуждения дали премию «Триумф» за эти же самые стихи. А я хочу также молча цитировать строчки из поэмы, ибо их даже неловко сопровождать литературоведческими изысками, разбирая стиль и ритмику, как нельзя утонченно рассуждать о гибели людей.
Дай мне Боже самым низким слогом,
Самым грубым площадным пером
В эту стену упереться рогом,
Потому что — бомбы и погром.
Потому что от победы пьяных
Некому в бараний рог скрутить,
Потому что бомбы на Балканах
Невозможно в розы превратить.
Юнна Мориц сама почувствовала, какой размер надобен именно такой поэме и тоже отказалась от привычных для нее стихотворных изысков, от игры слов и созвучий, от ненужных метафор и утонченной иронии. Поэма "Звезда сербости" не имеет сюжета в традиционном его понимании, не имеет единого лирического героя. Как у Маяковского, как в революционной поэзии двадцатых годов, как у Велимира Хлебникова и как в гениальной поэме Блока «Двенадцать», в поэме Мориц господствует «мы», лишь кое-где уточняемое лирическим «я». Ее герои — массы, гибнущие, стонущие, воюющие, защищающиеся. И такие же коллективные враги — говнатовцы, хавьеровцы, америкосы или их семантический двойник — ликующий Ковбойск. Я бы с радостью послал эту поэму в подарок Хавьеру Солане и заодно его российским защитникам, всем этим Сергеям Ковалевым и Григориям Явлинским. Я бы эту поэму зачитал вслух в Государственной думе.
Крутые мясники
Правозащитных войск
Планету на куски
Разделают, как тушу,
И вынудят мозги
Признать, что их Ковбойск
Есть Божья благодать, спасающая душу…
Поразительно, что в конце ХХ века наиболее беспощадные, сатирические, митинговые стихи в защиту Сербии, проклинающие гуманитарную цивилизацию "нового мирового порядка", написала поэтесса, окруженная всяческим вниманием именно этих цивилизаторов. Плач о Сербии в исполнении Юнны Мориц я бы сравнил с плачем о защитниках Дома Советов в октябре 1993 года Татьяны Глушковой. Мне нет дела до их личных отношений, если две киевлянки примерно одного возраста и чуть ли не из одной школы вошли в большую русскую поэзию. Изначально между ними дружбы быть не могло. Такова природа таланта. Но оказалась одинакова направленность, одинакова протестность, одинакова бескомпромиссность. И там и там — ощущение народа.
И там и там — чувство Бога, обращение к Богу.
Мадам, мадам, засуньте в зад
Улыбок чемодан!
Ты помнишь сербский дом и сад,
Веселая мадам?..
Не дай Господь, чтоб в твой квадрат
Попала та семья,
Тот сербский дом и сербский сад,
Где жизнь спаслась твоя,
Где спасся твой квадратный смех,
Квадратной злобы вид,
Когда земля, одна на всех,
Горит, горит, горит!..
Это пронзительная и редкая по откровенности лирика, это брутальная простая первичность прямой речи, это поэзия площади, поэзия улицы, поэзия ратного поля. Смело сочетается самое «высокое» и самое «низкое», господствует цветаевская нервная напряженность. Поэма, конечно же, близка цветаевским максималистским установкам: "Отказываюсь быть в бедламе нелюдей". Установка на простоту, на простые и знакомые рифмы, на простой размер, на простой язык. Тональность явно декламационная, с расчетом на площадь, на массу, на слушающих и готовых действовать людей. И в то же время всегда виден автор. Его интонация, его право на пророчество. Начинается поэма нашествием хавьер.
Европа, ты — в дерьме! Ордой поперло зверство,