Поглядываю на нее, она улыбается и локтем чуть фамильярно меня подталкивает: мол, слушать надо, а не заглядываться на незнакомых дам. Ишь ты, понимаешь… Ладно, послушаем. Я сделал внимательное лицо. Но что-то музыка для меня тяжеловата: орган ревет, как на бойне, скрипка визжит (скрипача не видно), кошмар. Зубы болеть начали. Я ей так и шепнул. Она: "Что, что?" — "Зубы, — шепчу, — ломит". Пожала плечами. Будто эту музыку слушает каждый день. Я опять что-то шепчу и все ушки ее разглядываю.
И тут какая-то гадина сзади давай шипеть и тыкать мне в спину, и больно так. Я обернулся. Мымра — старая, сморщенная, скандальная. Я поманил ее пальцем. Наклонилась ко мне. Показываю значок Защитника Дома Советов и зловеще шепчу:
— Молчать. Я из гестапо. Вы мешаете вербовке.
Она так и откинулась в кресле.
Тут антракт.
Мы с моей соседкой, как уже как бы знакомые, прохаживаемся по фойе. В буфет бы ее загнать, да есть ли тут буфеты? И пирожные, наверно, дорогие, не потяну. А может, она в уборную хочет? Нет, вроде позыва не вижу. Спрашиваю:
— Ну, как вам Гайдн?
Она вздохнула. Мол, что-то не то. А фигуристая женщина, эта линия бедра…
— Да, — продолжаю, — сложновато. Как-то, знаете… Впрочем, это ничего, скоро народ наш понесет с базара Некрасова и Гоголя и поймет и Гайдна, главное — надо ходить, слушать, правда? Ведь это ж не "нанайцы" там какие-то… Вы меня простите за навязчивость, но уж раз мы рядом сидели и как-то вот так сошлись, то не назовете ли своего имени? Я — Виктор Николаевич. Безработный инженер.
— Валерия Станиславовна, — представилась она. И мы все ходили. И тут звонок.
— Милая Валерия, — как-то уж споро я двинулся дальше, — может быть, плюнем на этого Гайдна, погуляем по улице, нынче снег тает, воздух свежий, как?
Она засмеялась и согласилась. В гардеробе я подал ей манто, и мы пошли по Никитской. И как-то разговор у нас пошел о кошках. Она, оказывается, жуткая кошатница, мне это не очень понравилось, так как — уже были случаи — все кошколюбивые бабы сами, как кошки, — увиливают, царапаются и прочее. Ладно, поглядим. Рассказываю, что у меня славный дымчатый котенок, но такая сволочь: нужду справляет где попало, я луплю его, так он из мести кладет мне в тапки.
— А у меня, — говорит она, — другой случай. Просто беда. Уж не знаю, что и делать. У меня взрослый кот, ангор, белый, как снег, роскошь, огромный, зовут Альфонс. Я его обожаю.
— Ого! Это сколько ж ему харчей надобно? Я своего почти с рождения кашами-макаронами питаю, приучил, дешево, а вашему-то, небось, фаршу подавай, рыбки, как собаку, небось, корми.
— Нет, — говорит, — он у меня малоежка, но вот именно что рыбу обожает и картошку жареную. Оригинал. Но вот, понимаете, сходит с ума по женщинам.
— Как? — изумился я, незаметно взяв ее под локоть.
— Я хотела сказать — по кошечкам. Ему три года уже…
— О-о, самое оно. Он что ж, не гуляет у вас на улице?
— Какое гулять, что вы, еще заразу принесет, блохастый будет.
— Так-то, — говорю, — оно так, но ведь природа же… А вы замужем?
Будто не слыхала. И с какой-то прямо-таки страстью продолжает:
— Нет-нет, ни в коем случае! Что вы! Природа! Такие больные кошки кругом… За порог он у меня ни ногой. Чистенький, лапуля такая, нежный, я его только в шампунях купаю.
— Спит, конечно, с вами.
Она покосилась на меня, надула губки.
— Тоже скажете. У меня муж есть.
— Которого вы тоже любите.
— Странный вы какой-то разговор заводите… Мне надо у Никитских ворот сесть в тридцать первый троллейбус, а на Пушкинской мне на метро.
— Так давайте уж прямо и пройдем по Тверскому, там идти-то нечего. (Про себя думаю, что, может, насчет мужа — это она так, для понту, марку держит; кто ее знает, что у ней на самом деле.)
— Ну — и? А телефон у вас есть?
(Вот дурак. У кого ж теперь телефона нет?)
— И вот, — говорит она дальше. — Вот. Начал он дико выть, царапается, по полу животом елозит, спасу нет. Сами понимаете, особенно вот как сейчас, весной.
— Конечно, — говорю, — это мы понимаем. И что же дальше?
— Еще малышкой ему подарили поролонового тигренка, больше его самого. Альфоша прямо влюбился в него, спал с ним, искал у него соски, принимая за мать. Драл, конечно, нещадно. Что вы так улыбнулись? Рвал когтями, играл. Я материал подклеивала, подштопывала, потому что без тигренка Альфошка не успокаивался: кажется, выброси я игрушку, и мой котенок умрет. И уж взрослым стал, а все как бы тигренка сосать норовит. Фантастика, верно?