Я всегда высоко ценил ее поэзию, и Татьяна это знала. Но я никогда не стеснялся и полемизировать с ней, зная ее силу и ее убежденность. Когда она долго мне не звонила, начинало чего-то не хватать, но когда начинались ежедневные часовые звонки, исполненные не быта, который для Глушковой не существовал, а бытия и государственного и литературного, тогда ее становилось сразу много. Не все наши совместные проекты удались. Задумали цикл бесед, вышла только одна; вторая, посвященная творчеству Иосифа Бродского, которого Таня очень хорошо знала еще в молодости, не удалась. Задумали дискуссию о современной поэзии. Оба заболели. Задумали два мнения о книге. Не вовремя поссорились. Но и того, что вышло в наших газетах, что было прочитано и отредактировано мной, хватит на целую книгу. Стихи о Некрасове и Пушкине, о Грибоедове и Свиридове, изумительные по силе стихи о Доме Советов, статьи литературные и политические, нежные и лирические рассказы о киевском детстве.
Мои друзья упрекали меня за приверженность к Глушковой, за мое всепрощение, а сама Татьяна в это время упрекала за соглашательство с друзьями. Она была непримирима и потому почти одинока. Она была русская поэтесса, но при этом была, безусловно, вся целиком — советская поэтесса. Имперская поэтесса. Она не поступалась принципами и потому осталась без журналов и без издательств. Она была знатоком русской культуры, была прекрасным пушкинистом и некрасоведом без всяких степеней и званий. Она сама была частью русской культуры. Незадолго до смерти Татьяна принесла мне статью Валентина Курбатова о ее поэзии. Статья должна была стать предисловием к ее книге стихов о Грибоедове, на которую не было никаких денег. Мы собирались опубликовать ее вместе с циклом новых стихов, которые Татьяна должна была подготовить для "Дня литературы". Теперь они выйдут позже и в иной редактуре.
Знаю, что, несмотря на многолетнюю болезнь, писала Татьяна много. Энергия таланта никогда не покидала ее. Что ждет эти неопубликованные стихи? Надеюсь, найдутся и спонсоры и издатели. Ждет своего часа и книга рассказов о киевском детстве. Лишь немногие опубликованы в "Дне литературы" и в "Независимой газете".
Татьяна Глушкова — часть великой русской культуры, мужественный человек с трудной судьбой. Я горжусь, что последнее десятилетие сотрудничал с ней, печатал ее, наши долгие беседы останутся в моей памяти.
Владимир БОНДАРЕНКО
Валентин Курбатов РОМАН О БЕССМЕРТНОЙ РОССИИ
Это очень по-нашему — знать каждую страницу сочинений поэта, разнести его комедию на поговорки и спокойно пропустить мимо саму его жизнь. "Кого везете? — Грибоеда… Замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны", — сетовал в "Путешествии в Арзрум" Александр Пушкин. А вот вместе с тем это незнание таинственным образом соединяется с надписью на могиле поэта: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской".
Да ведь и "незнание" наше до срока — до поры, пока жизнь полна и естественна, пока все идет "как надо" в развитие дела тех, кого мы за деяниями их жизни так "естественно" забываем. А накренится история, сойдет с пути, вытеснит человека в "чисто поле" — и окажется, что на самом деле он ничего не забыл.
Похоже, именно так и родилась вот эта необычная духом и строем книга — случайно и вместе необходимо. Может быть, сама поэтесса, гостя в родовой грибоедовской Хмелите, сначала о книге-то и не думала, а только, искушенная гением места, не удержалась написать несколько стихотворений… А клубок-то возьми и размотайся… Нечаянно окликнутый Грибоедов не захотел уходить. Вдруг оказалось, что "ум и дела" его горестно и вразумляюще важны. И не филологически, не историко-литературно, а именно человечески, политически, нравственно важны. Почувствовав это, он там, в Хмелите, и попросил слова.
Спешу я к тем, кто горя от ума
Хлебнет годков, пожалуй, через триста.
Какое там — через триста! Двухсот не прошло, а уж хлебнули и развеяли по ветру дела, бессмертием которых хвалились. И именно от ума, от ума, выпавшего из целостного порядка жизни и вознамерившегося занять неподобающее место. Мы ведь этим разделяющим умом и в самом Грибоедове разводили поэта и дипломата. Дипломаты гордились его поэзией, как лишним украшением высокой дипломатической профессии, поэты пропускали мимо ушей дипломатию, снисходительно полагая лишним украшением именно ее.