Потрясла меня однажды фраза, сказанная весьма образованным священником в докладе на научной конференции: "В городах, изображенных Гоголем, нет храма. Вот, приехал Чичиков или Хлестаков, а храма нет, даже не упомянут". И вывод сделал: значит, Гоголь был "не совсем тем писателем, каким бы надо". Честно говоря, потрясение получилось сильное: это Гоголь-то с его болезненным, страдательным восприятием мира, с его "Выбранными местами…", с его поездкой на Святую землю, с его отношениями с Оптиной, с его смертью… А поди ж ты — "нет храма"! Но разве у Льюиса в его знаменитых "Хрониках Нарнии" есть храм? Или у Толкиена? Или у Андерсена, в его религиозно-нравственных сказках? Да и у Достоевского поискать придется храм. Его герои читают Евангелие, непрерывно говорят о Боге и душе, но не отстаивают церковные службы…
Высокое целомудрие есть в том, чтобы замереть на подступах и не войти в ограду… Александр Солженицын в "Зернышке…" подчеркивает строгую взвешенность своей писательской позиции в духовном плане: "…Сцепление веры христианина с тоном, приемлемым для современности, никогда не перебор, — тот верный, естественный звук, которым только и допустимо не-священнику призвать, повлечь потерявшееся общество к вере…"
Да, литература не может войти в церковь и там проповедовать с амвона, не может она и перейти в «минусовое» пространство отрицательной эстетики просто благодаря самой живой природе с л о в а. А как про многие вещи сегодня можно сказать: "Талантливо, но мертво, мертвит душу".
Царский путь — это всего лишь образ. Вернее, даже не путь, а поле, на котором есть место всему живому. Всему, что хочет жить, само стремясь к ж и з н и. И, по словам того же Солженицына (а ведь его, как ни оцени, все выйдет самый крупный писатель нашей эпохи): "…Через какую бы гущу зла ни протянулся сюжет — не дать искорежиться на том душе ни автора, ни читателя, — достичь созерцания гармоничного…" А это и есть одновременно и задача и сверхзадача литературы.
12.02.2001
(обратно)
Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ
МАКСИМ И ИЖЕ С НИМ
"Как хороши, как свежи были речи…"
"Друзья мои! Непрочны наши узы…"
"Я не смотрю на наше поколенье…"
"Фонарь горит, аптеки нет…"
"И в феврале чернил не доставать…"
И т. д.
Максим ЗАМШЕВ Друзья мои! Прекрасна жизнь поэта.
С печалью не гляжу на белый свет.
Февраль? Достал чернил — и создал это:
Ночь, улица, фонарь. Аптеки — нет.
Как хороши, как свежи были строки
У классиков! Я чуть корежу их —
И пусть краснеет парус одинокий,
Зато себе я памятник воздвиг.
Стою один среди изданий Фета
И говорю, приблизившись к стене,
Что не прилег вздремнуть я у лафета —
Не спится, няня: голос был и мне.
Он звал, твердя о подвигах, о славе,
О том, чтоб и не снился мне покой,
И чтоб не дядя самых честных — правил,
А правил я их — собственной рукой.
Чтоб дамам, в воздух чепчики бросавшим,
Не знать наедине со мною, брат:
Пред ними Пушкин, Лермонтов иль Замшев?..
А я и сам обманываться рад!