И! Мы стоим нагие под хлебной ржаной луной под лимонной луной под дынной высохшей безводной луной и я пытаюсь обнять объять стянуть всю нагую Наталью но переспелые высокие дынные груди лампады ее жемчужные светящиеся осиянные плоды пирамиды ее так велики пирамидальны туги и не дают мне приблизиться тесно к ней в золотых ржах и одновременно объять обхватить две млечные земные низкие луны ея
И тогда я встаю сметливо падаю перезрело что ли на колени во ржи остистые сухие и тогда губы мои вбирают находят колосистые соски ее а персты находят ловят настигают и объемлют неслыханные луны ягодицы ее
Тут меня в высохшем поле постигает прохлада лун вожделенных ее
Я весь в поле ржаном золотом весь в лунах спелых томящихся в лампадах млечных свечных алавастровых грудях ее
Я томлюсь на коленях своих пред ней и она томится
Это я тесно змеино обнимаю алчу ищу многоруко многоного многогубо многоглазо многоухо жаркое тело ее чтобы отвлечь ее чтобы она забыла про тех убитых и уходящих в глиняных волнах — мать и отца своих
Это я бужу несметное колодезное тело ее чтобы она забыла про свою бессмертную рану-душу потому что спелая любовь — соитье слиянье — это редкий миг когда бедная тленная обреченная плоть побеждает усыпляет бессмертную душу на миг на миг на миг
И я усыпляю душу ее и свою…
Айю!.. Йююю!..
… Я полюбил в последние одинокие подмосковные кроткие лета раздевшись донага чтобы ступни чуяли землю и травяные росы бродить по лесам и лугам козьим перелескам с козьим стадом пронзительно восхитительно духовитым положив в ноздри лепестки дикого душистого шиповника а на язык возложив горсть ягод дикой малины и так одурманенно отуманенно полюбил бродить я — такие сласти остались мне в жизни одинокой моей
Но веющий лес? но веющие травы? но муравьи стрекозы шмели? но лужи от лесных дождей? И что на земле слаще?
…Душу съели страсти а тело — сласти…
А может болезнь тайная телесная последняя хворь уже поселилась во мне и гнетет тяготит меня и гонит в леса меня и надеюсь я что эти звезды и травы и воды лесные и муравьи исцелят меня? и малая марь хворь моя растворится в необъятных них? но однако как богата щедра многообразна многоболезненна многосладка болезнь и сколько тревожных тончайших ощущений порождает она в душе и теле в отличие от тупого однообразного здоровья…
Иль этот великий растительный и звездный мир манит влечет меня ведь я вышел из него и неудержимо хочу вернуться в него как в родной перводом и что же человек так боится этого сладчайшего возвращенья, назвав его слепой смертью?
И что же мы страшимся вернуться в первобытный дом наш, куда уже вернулись радостные предки наши?..
Ай!.. Не знаю… Не знаю… не знаю… но полюбил я болезнь мою… и смерть мою полюбил. которая хочет вернуть меня рассыпать распылить в эти звезды в эти травы в муравьи в воды лесные…
Но!..
Но вот Господь послал мне прощальную нечаяную любовь о которой пел воздыхал последний хмельной эллин певец брат мой Александр Пушкин осиянный проливчатый
И вот я стою в поле ржаном русском на коленях перед нагой любовью моей
И плывут три луны в русском ночном поле и стоят две азийские тучные дыни — и две луны и две дыни в руках моих и лишь одна луна в небесах
О Господи ужель вновь я так счастлив и слеп необъятен как только в слепой молодости многодурманной многогреховной плотяной маковой конопляной моей?
…Тимофей-Пенфей сладкопевец гляди — в поле на Руси жатва колышется а где жнецы? а где воители косцы? бесы объяли Русь бесы захватили удушили пресветлый Кремль
В Кремле воссел главный Бес беспалый и где русские воины святовитязи православные с мечом кладенцом?
А где же воительный верозащитный Меч о котором говорил Спаситель Вседержитель нам?
Кто отомстит за убитых моих — мать и отца ушедших в глиняных волнах?
А Святое Православие — это не смиренная религия кротких монахов в дальних кельях заметенных заточенных!
А Православие — героическая воительная огненная религия! да! Воистину!
А Крест — это Верозащитный Меч вонзенный в землю а надо восставить вернуть Его! надо выдернуть вынуть Его из глухой покорной согбенной Голгофы и обрушить на бесов!
А я думала — почему бесы большевики убивали утерзали усекали несметно безвинных беззащитных монахов? И разве безвестные молитвы великих старцев уединенников пустынников не могли спасти Русь погибающую?