Но дело было, наверное, не только в их замечательных личных качествах, а еще и в том, что в советскую пору существовало, например, среднее звено руководства, которое жило все-таки еще в СССР, в России, — а не в Архипелаге. Существовали выдвиженцы, работяги из низов, опора режима, какое-то время — плоть от плоти своих Челябинсков и Сыктывкаров. Существовали ведущие ученые, которые имели кое-какие возможности влиять на процесс принятия решений; власть нуждалась в них и в их лояльности из-за оружейных потуг, и прислушивалась к ним, но сами они в большинстве своем тоже оставались вне рамок Архипелага. Существовали властители дум, диссиденты, которые мечтали о том, чтобы все жили, как в Атлантиде, — но не как в Архипелаге Атлантида, что существенно. Все эти группы хоть чуток, да уравновешивали естественный эгоизм жителей Архипелага — и обусловленную этим эгоизмом безответственность, пренебрежение страной.
В девяносто первом году и этому пришел конец.
Ельцинское распыление общегосударственной собственности привело к тому, что Архипелаг стремительно разросся. Теперь в нем живут ВСЕ, кто обладает хоть какой-то властью. Можно сказать и обратное: все, кто не живет в нем, не обладают ни малейшим влиянием на то, что происходит со всеми нами.
Здоровье, благосостояние, быт атлантов практически не зависят от положения в стране, в которой они распоряжаются.
Подобной независимости, подобного отрыва элиты от ЭКОНОМИКИ СОБСТВЕННОЙ СТРАНЫ (а следовательно, и вообще от дел страны) не было ни в наполеоновской Франции, ни в предреволюционной России, ни в фашистской Германии.
А ведь теперь на самый верх внедрилась еще и так называемая мафия — не вполне точно предсказанное и не вполне управляемое порождение неизбежной стохастичности процесса дележа экономики империи между атлантами. Наследники преступных группировок, которые возникли во времена позднего застоя в виде "теневой экономики", распухли от деньги, зашибленной благодаря горбачевскому "сухому закону" на паленом спиртном, к моменту Пущи окрепли уже настолько, что вполне смогли сказать свое веское слово, когда началась приватизация. Мафия теперь — единственный более-менее равный визави власти; не ученые-атомщики, не красные директора, не Солженицыны и не Сахаровы. Только братва.
Но ей на экономическую стратегию развития Отечества тем более начхать.
Демократия для нее — это свобода торговать своей страной (больше-то торговать нечем, ведь создавать что-то новое, доселе не существовавшее — станки, книги, формулы, молоко, — они не умеют). Просто-таки умиляют телеинтервью с героями нашего времени, на чей пример нас призывают равняться: сидит перезрелый комсомольский мальчик лет тридцати, тридцати пяти от силы и сообщает надорвавшейся и разоренной стране: "Я заработал свои сто восемьдесят миллионов долларов своими руками…"
А всякая попытка обуздать торговлю своей страной и разгул хватательных рефлексов мелкого чиновничества — это что? Правильно, сталинизм и фашизм, а также установление полицейского государства.
Не зря же главными спонсорами борьбы за свободу слова и за права человека стали у нас теперь паханы всесоюзного значения.
Вожди мрачных тоталитарных времен относились к стране, как к ножкам своего начальственного кресла. Но они понимали, что другого кресла у них нет и быть не может — и уж хотя бы как о кресле о стране заботились. То, что это не мертвая деревяшка, а живые люди, каждый из которых — это, понимаете ли, целый мир, — мало вождей заботило. Однако ножки должны были оставаться крепкими, красивыми, содержаться в образцовой чистоте…
Нынешние вожди, прогрессивно влившиеся в мировую цивилизацию, относятся к стране как к разменному фонду, безраздельно предназначенному для покупок кресел за рубежом. Слил по дешевке, скажем, ракетную промышленность — и уже никакой за нее головной боли. Украл, выпил, на Майорку.
То есть структура распределения колоссальной, извините за выражение, прибавочной стоимости, которая была запрограммирована и выверена еще в тридцатые годы, оказавшись чрезвычайно выгодной и удобной для элиты, осталась практически неизменной по сей день. Во времена тоталитарные чуть ли не вся эта самая стоимость омертвлялась в виде гор оружия и колючей проволоки — и это было ужасно и чудовищно. Во времена демократические, благословенные, ровно столько же омертвляется в виде царственного быта чудовищно расплодившихся атлантов и оплаты их амбициозных видов на будущее — а это вдобавок еще и невыносимо отвратительно. Большинство населения материальной разницы между этими двумя положениями даже не ощущает: из этого большинства в совершенно одинаковой степени выжимались тогда и выжимаются теперь все соки; его точно так же, как и при окаянном тоталитаризме, обрекают на нищенское существование в разваливающихся, десятилетиями гниющих без ремонта бараках. С одним лишь отличием: тогда все это издевательство было КАК БЫ для Родины, а теперь — уже окончательно и неприкрыто ради неуемных потребностей тех, кто верхом на Родине скачет.