Теперь жена латала все новые дыры, и на забор стало страшно смотреть; он постепенно превращался в оборонительный редут по внешнему своему виду, но вместе с тем терял свою крепость, ибо дряхлость ограды, ее старость вдруг стали проявляться в самых неожиданных местах. Вот подвела задняя калитка, ведущая в запущенный лес, коя прежде держалась на честном слове; жена примотала ее веревками, но дог перекусил вязки; тогда в ход пошла проволока, но пес совладал и с нею; женщина забила вход тесинами, но дог оторвал доски; тогда жена накатила несколько еловых чурбаков. Дог поскитался по лесу, жалобно тоскуя; теперь наш Черномырдин с презрением взлаивал со двора на бродягу, вроде бы готовый покусать его, порвать ляжки; домашний псишко, чуя свою неуязвимость, вдруг воспылал силою и злобностью, словно бы хотел отомстить за прежние унижения. И вот долгожданный покой снизошел на наш двор. Кормилицы по-прежнему приносили чашки с едою, поглядывали в щель ограды, утешали беспризорного пса, который вновь остался без приюта. Но наше торжество длилось недолго; осада выказала новые бреши. Дог принялся сокрушать въездные ворота, клыками выламывая доски, превращал их в щепу и труху. Да, сила солому ломит; скоро крепость пала и бродяга снова оказался на крыльце, а хозяин Черномырдин, такой понятливый псишко, заполз обратно в конуру, которой прежде брезговал, и занял последние рубежи обороны. Но мне-то как поступить? Отвести взгляд? Внушить себе, что ничего особенного не случилось? Де, эка невидаль — забрел на подворье бродячий кобелишко, несчастный скиталец, ну и пусть живет, лишнего куска не переест, и где кормятся пятеро — там всегда сыщется хлебная корка и шестому. Иль пересилить натуру и просто не замечать кобеля, выждать, когда тому надоест жить на чужом подворье в нелюбви — а там время само сгладит все углы? Иль вывести пса километров за десять и выпустить на волю, а там Бог ему пособит и глядишь сыщется для несчастного свой угол. Подумал: "Ну выкину в лесок, ну подпущу людям кузькину мать, а вдруг кто угодит беспричинно на его клыки?" Нет, братцы, тоже душе как-то немило, будет постоянно думаться о нечаянном грехе; вроде и знать-то не будешь, никогда пути не пересекутся с тем нечастным, но вина-то будет тлеть, и ничем ее не загасить.
Ах она, эта интеллигентщина; и во мне-то, оказывается, исчезла простота природной жизни, когда сами условия быта руководят поведением и не дают опростоволоситься, чтобы не пропасть без нужды да на пустом месте. Я вырос среди охотников и рыбаков, в среде самой простецкой и вроде бы лишенной условностей и излишних угрызений совести, где все вроде бы руководствуется лишь одной целесообразностью, но на самом-то деле тот устав поведения вырабатывался веками в постоянной борьбе за насущный кусок хлеба, в стяжаниях неустанных жить на земле и продлевать свой род; там не было места излишней слюнявой мягкотелости, но и напрасная злоба не попускалась, ее струнили на сердце, как досадливую чертополошину, не давали воли разрастись и заполонить душу; Бог никогда не позабывался, но и не было напускной, неискренней любви, которою любят щеголять в городах, ибо вся мягкость характера сознательно загонялась вглубь, чтобы не мешала трудному рисковому промыслу. Но один Бог знает, какие смятения, какие скрытые душевные бури настигали русского промышленника, когда ты один в морском уносе или в лесной избушке в зимней тайге на многие десятки верст и никто не услышит твоего печального гласа. Упади душою хоть на мгновение, подпади под тоску, сложив руки, уйди в лень и безделие — вот тут в недолгое время и околеть тебе. Надо сказать, что излишне злобного, а особенно беспричинно злобного, или бездельного пса зря не держали, чтобы не переводить продукта, но вздергивали на суку или стреляли, подавляя всякую жалость. И это было за обыкновение и не выглядело за особую злобность натуры, ибо к этому призывал сам обыденный устав жизни; и лишь особенную, выдающуюся собаку, прилежного удачливого кормильца семьи дохаживали до самой смерти, в этом призрении видя особый знак судьбы.