В Москве он позвонил Эльвире, скорее машинально, чем по какой-то либо необходимости. Она своим воркующим голосом сообщила, что скорее всего между ними все кончено.
— Ты не соизволил написать мне ни единого письма!
— Я много работал… — промямлил в ответ Николай и, быстро простившись, повесил трубку. Он был свободен!
На другой день ему позвонил ее отец.
— Постарайся быть сегодня к девяти вечера! — сказал отец Эльвиры.
— Да, да, я буду… — ответил Николай.
Властный голос и что-то еще такое, отчего вдруг падает пульс, и ты уже не ты, а кто-то другой, маленький и ничтожный. А все твои работы такая глупость…
Вечером он был у Эльвиры. Горничная открыла дверь и, не говоря ни слова, впустила его в большую коричневую прихожую. Отсюда была видна, через открытую дверь, зала с большой хрустальной люстрой. Светились золотом высокие и строгие часы, стоявшие на полу. Оттуда же доносились звуки рояля. Играли какую-то модную мелодию из американского фильма. По тому, как играющий бил по клавишам, Николай понял, что это играет Эльвира… Играя, она всегда вколачивала клавиши в рояль. Николай вошел в знакомую гостиную с большим красным ковром, старинной мебелью, золоченым буфетом, где строго сияла дорогая посуда. За роялем, загоревшая и еще больше располневшая, сидела Эльвира, а спиной к нему, скорее задом, облокотившись на инструмент, стояла ее мать. Николай невольно мысленно сбросил с нее платье и представил, какого же размера ее зад, и догадавшись, обмер. Эльвира повернула к нему свою искусно причесанную голову и удивленно вскинула брови.
"Вот дура… — уже разозлился Николай. — Делает вид, что не знает о моем визите!"
Эльвира бросила клавиши.
— Добрый вечер! — сказала она вызывающим тоном. Ее мать также повернула к нему лицо светской львицы. В ее ушах закачались тяжелые бриллианты.
— Коленька! — воскликнула она голосом оперной певицы. — Где же вы отсутствовали? Мы уже забеспокоились. Ведь вы же стали нам как родной! Ах, какой вы загорелый! И усы! Элечка, у Николая усы!
— Вижу! — холодно сказала Эльвира и, подойдя к нему, спросила: — Хочешь чего-нибудь выпить? Мама, дай нам, пожалуйста, виски со льдом. А может, ты хочешь джин с тоником?
— Да, джин… — промямлил Николай.
— А я, с вашего позволения, — грудным контральто продолжала трещать мать, — выпью Хванчкары! Какое дивное, дивное вино!
Вскоре пришел и хозяин. Маленький, плотный, с круглой плешивой головой и сизым, словно отбракованная слива, носом. Он холодно оглядел своими маленькими медвежьими глазками Николая и коротко скомандовал:
— Пошли!
Прошли в его кабинет. Комната эта была величиною с залу, в углу которой стоял письменный стол с зеленым сукном, заваленный бумагами. Стояло несколько телефонов. Хозяин кому-то позвонил, о чем-то предупредил, кого-то резко обругал обычным мужицким матом… После достал бутылку водки. Налил себе и гостю.
— Ну-ка, давай выпьем, — сказал он.
Выпили. Хозяин предложил по маленькому бутерброду с икрой, который сам есть не стал, а только занюхал им.
— Вот что, Николай, давай-ка быстро заявление в загс и дело с концом! Я тебе не позволю мучить мою дочь! Ведь договорились! Кстати, есть для тебя мастерская. Там же у вас будет и квартира. Квартира, между прочим, уже ждет! Так что тянуть не смей! Давай еще по единой!
Прикончив с отцом Эльвиры бутылку, Николай вышел к ней, смутно соображая, что же случилось?! Эльвира и ее мать Нина Модестовна ласково подхватили его и повели…
Проснулся он в кровати Эльвиры… Его мутило… Он тихонько встал, нашел трусы и вышел из спальни. На кухне была Нина Модестовна в пеньюаре. Она пальчиком поманила его к себе, прикрыла дверь и налила большой фужер холодного пива. Николай выпил, и через минуту к нему пришло облегчение.
Нина Модестовна стояла рядом и поглядывала на него.
— Ну?! Лучше?!
— Да! — сознался он.
Тогда она оглядела его грудь, неожиданно прижалась к нему полным, но крепким телом и быстро сняла трусы…
Свадьбу отпраздновали пышно, и на другой день молодые улетели в Италию.
Прошли годы. Николай Мефодьевич Турков стал академиком, жил в большой и прекрасной даче, рисовал каких-то мифических революционных коней, какие-то дали, на горизонте которых было чуть ли не написано: «Коммунизм». Но иногда он доставал свои работы… Вот сидит маленькая сгорбленная его мама, а вот она, Верочка, изящная, чудная работа природы…
— Прости меня… — говорил портрету академик. Детей у него не было, а наверху кашляла его толстая, больная жена.
ДОЖДЬ
Ждали дождя. С утра было тихо, солнечно, собрались на речку — и вдруг потемнело. Листья липы, только что пронизанные солнцем и от этого казавшиеся легкими, вдруг сделались жесткими и тяжелыми. Поставили самовар, вышли на застекленную веранду. У Юрия Николаевича Шацкого, хозяина дачи, вдруг испортилось настроение. Он зло поглядывал на свою уже немолодую жену Софью Васильевну и не знал, о чем говорить с гостями. А гости были пустяшными. Соседи по лестничной площадке, которых он сам, Юрий Николаевич, будучи немного навеселе, пригласил однажды к себе на дачу. О приглашении забыл. Но неожиданно соседи явились… Они были милыми, молодыми интеллигентами. Ее звали Люсей, а его — Федей. Люся работала гидом с англоязычными туристами, а ее муж — врачом на "Скорой помощи". Юрий Николаевич занимался тем, что снимал кино. Он был режиссер и снимал большие, тяжелые, полные ненужных подробностей ленты, которые никто не смотрел. Софья Васильевна, естественно, была некогда кинозвездой… Сейчас она преподавала вместе с Юрием Николаевичем… Шацкий смотрел на хорошенькую Люсю и думал, а не пойти ли ему в кабинет и не выпить ли тихонечко водки? За полным собранием Стендаля у него всегда стояло шесть-восемь бутылок. Вчера вечером, когда явились соседи, выпили бутылку виски, которую те привезли с собой. После отлакировали пивом. Утром болела голова, но Юрий Николаевич принял меры. Налил себе стакан, выпил и закусил свежим яблоком. Получилось хорошо.
— Погоды уже не будет! — вдруг весело сказала Люся. — Мы поедем!
— Куда вы? — вяло стала сопротивляться Софья Васильевна.
— Да, пожалуй, надо… — согласился с женой Федя.
Молодые поднялись, и через несколько минут их машина уже покинула участок. Подул ветер. Верхушки деревьев закачались в разные стороны… Шацкий встал и поднялся в кабинет.
Все было испорчено! Ведь он уже придумал, как с молодыми соседями пойдет на пляж, как на пляже он предложит вечером соорудить шашлычок и потому отправит Федора за мясом на рынок. А он возьмет лодку и станет катать хорошенькую и очень глупенькую Люсю. Дело в том, что вчера, после того как они выпили, Юрий Николаевич повел показывать Люсе спальню, где им надлежало переночевать, а поднимаясь по лестнице на второй этаж, он поцеловал ее. А в спальне они еще целовались, а после закурили, когда услышали шаги Софьи Васильевны.