Жена, видя тщетность моих усилий, запаниковала: у нее глаза стали фасеточными от душевного разнобоя, и все впереди ей виделось лишь в черных тонах. Нет, она женщина не белой кости, сама с земли, из деревни, но ей сначала надо было побороть в себе растерянность, умом обозреть ту невзгодь, что сваливалась на ее голову, а поняв размеры беды, браться за ее преодоление, уже засучив рукава. Решили сына в больницу не везти, обмазали раны йодом и с тем положились на Божью волю. И жизнь показала, что не обманулись. Хотя опасность была велика: пес мог оказаться больным…
И если прежде мать с сыном относились к бродяге благожелательно, можно сказать, благоволили, поклоняясь его силе и серьезности вида, даже умилялись им, всячески подчеркивая, что именно в их дом послала судьба такого гостя, то отныне они исполнились, пожалуй, еще большего страха, чем мы с дочерью, какого-то нетерпеливого, безудержного страха, словно бы одной минутою и только сейчас решалась окончательная жизнь; теперь уже мне приходилось уговаривать, де, потерпи, Бог нас так не оставит и пришлет помощь оттуда, откуда мы и не ждем; вспоминал необычайные истории, что случались с нами в безвыходных ситуациях; и если прежде не так уж и часто призывали Господа, то теперь не могли жить без Него, лишь в Нем определив себе спасение. Вот такова природа человеческая; кричим караул, когда жареный петух под зад клюнет. Кричим, де, кара Господня, хотя всею жизнью своею, непутевостью и безалаберностью подготовили несчастье и призвали в дом, и Господу вовсе не было до нас дела, у Него своих забот полон рот. В полной уверенности, что мы наконец-то спасены от горькой юдоли и теперь-то дог окончательно отступится от нас, осознав свою вину, я вышел из дому и, к своему удивлению, нашел собаку на прежнем месте. Увидев меня, он показал свою дремучую пасть с частоколом зубов и убрал лошадиную морду в лапы, закрыл глаза. Я полагал, что освободился от тирана малым злом, малой бедою, — да куда там: гость лишь три дня в доме за гостя, а после он уже на правах жильца. Теперь иль приноравливайся, умасливай, ищи родственных чувств, принимай в свою семью, иль гони тыком и криком, — другого пути, братец мой, уже нет. Но жена слабины давать не хотела, кремень напал на кресало и высеклись такие искры, что подставляй лишь сушинку, — а там и полымя. Осердясь, она погнала дога со двора, обошла огорожу, вычинивая неожиданные прорехи; но древняя изгородь, доставшаяся от прежних хозяев в полной дряхлости, требовала серьезного ремонта, и простое латание забора не приносило ощутимого успеха; писательский участок упал в полную негодность и всем своим видом взывал о милости и помощи. Но, братцы мои, кому нынче нужен литератор, ибо душа человеческая, для спасения которой настроено столько церквей, именно сейчас угодила в полную немилость, и никто уже не пекся о ней, не пытался спасти, ибо все заняты хлебом насущным, добычею хлебного куска и простым выживанием на бренной земле. Его величество доллар заслонил своим тщедушным видом небосвод, и стало малодушным смотреть в горние вышины, куда утекает по смерти наш дух, чтобы занять в аере средь сонмища ушедших свое место…
Пес не догадывался о писательских бедах, он просто увидал гостеприимно распахнутый двор, и посчитав его свободным, занял его; но мы хотели жить своим миром и не пускали его, вытесняли чужака. Дог как бы невольно пригнетал нас, устанавливая свои порядки, как угнетала и новая власть, навязывая насильно и безжалостно новый порядок, в котором мы не нуждались и которого не просили. Сначала в государстве были сочинены якобы безвыходные обстоятельства, а потом весь бессловесный люд, накинув узду, заставили выкарабкиваться из них, пользуясь гигантским русским пространством и разобщенностью людей. Это тебе не македонские и словенские земли и не запорожские заставы, где хватало обычного дозорного костра, чтобы известить о беде…
Дог укладывался на тропу, натоптанную Черномырдиным, и поначалу выжидал по ту сторону забора, уставив в нашу сторону печальный взгляд. Он требовал, нет он умолял, свернувшись в калачик, нашей милости, всем своим жалобным видом показывая, как ему горестно и одиноко, и жена, глядя на него, взывала в пространство, де, нам не до тебя, скоро в деревню всем домом, двор опустеет, де, у нас свой псишко есть, семейный, так что ступай прочь, откуда пришел, не расстраивай нас, пока мы не призвали на тебя душегубцев. Не знаю, слышал ли что горюн, но глаз с женщины не сводил, в звуках голоса считывая свою судьбу. К тому же неожиданно сыскался ему союзник в лице нашего Черныша; до сей поры не смевший подать громкого голоса, чтобы взмолиться на свою судьбу, бродивший по усадьбе горестно-кротким, чтобы не вызвать на себя гнева, наш кобелек вдруг вызвался тирану в слуги-помощники. По резвости, неугомонности своего нрава, он первым не согласился с укупоренностью двора и стал с назойливостью сыскивать в ограде малейших прорех, расшатывать зубами штакетины, а то и просто выламывать, тем как бы научая комнатного дога разбойным нравам. Дог внимательно следил за Черномырдиным и шатался следом со двора и во двор по готовым лазам, не применяя никаких собственных усилий; он словно бы понимал, что в деяниях его нет никакой вины, а все ответы и грядущие наказания невольно падут на голову игривой лайки. А с глупца какой спрос, верно? Да, он владыка на этом дворе, но он не злоупотребляет своею силою, потому как в этом нет никакой нужды, ибо есть раболепные и низкопоклонные, кто безо всякой просьбы и наущения выполнят назначенный урок.