Таким образом, дьяволооставленная "апофатическая" литература вновь и вновь напоминает нам, что метафизическая катастрофа в России — продолжается — несмотря на ее соцреалистические, а теперь и постсоветские, точнее, постмодернистские заклятия, несмотря на ее положительную явь, скажем, у Н.А. Островского или Виктора Пелевина. Вопреки себе. Вопреки своей, пусть мавзолейной, но смертности.
Опыт, страшный, эсхатологический опыт по отрождению в России почти абсолютно Богооставленной и потому почти самобытной (без кавычек), дьявольской истории не может не закончиться, и порукой тому служит как раз дьяволооставленная "апофатика", которая преодолела эсхатологическую наивность метаморфозной, бытийно-небытийной или просто Богооставленной и дьявольски наглядной литературы в стиле Ф. Сологуба или М. А. Булгакова — с ее хотя бы самой последней, но плавучей соломинкой именно дьявольского "спасения" и самообожествления. С ее хотя бы самой падшей, но живительной иллюзией так называемой духовности. Нет, дьяволооставленные "апофатики" не ищут в ничто никакого ницшеанского и горьковского виадука, и их герои вдруг самоотверженно преображаются — вплоть до христиански мученического успокоения! — лишь в результате унизительнейшего "опускания", как, например, случилось с "привратником "Бездны" Сергея Сибирцева.
Крайности сходятся. Тотальный отказ от всякой духовности оборачивается первохристианской ментальностью, если не святостью. Антихристианское укоренение в своем естественно-необоженном и почти действительном самобытии вдруг взрывается поднятыми вврех и почти райскими корневищами "само-не-бытия", или "н-ести" (антиномического единства онтической "ести" и антионтической "нести" нашего гуманистического и, разумеется, естественно-необоженного я).
P.S. Исходя именно из этой — христианско-креационистской — метаморфозы: из ничего — н-есть — я выбрал "апофатическое" определение для моего метафизически-критического выступления. Термин же "нигилизм" — слишком поверхностен и, я бы сказал, социологически-марксичен для постижения неклассических российских бездн ХХ века, да и века наступившего.
P.P.S. Исходя именно из христианского потенциала дьяволооставленной "апофатики" я и сам, как прозаик и поэт, варюсь в ее "вос-питательном" котле: "н-ести" (между прочим, мой неологизм). Может быть, "Вопреки себе" (таково название моей философской драмы, вышедшей в издательстве Литературного института в 1998 г.).
Господи! Я грешен
До последних дней.
Совершенный скрежет —
Только для теней.
Я же пресмыкаюсь
На бытийном дне.
В главном-главном каюсь:
Жив. Живуч. Вполне.
Господи! Помилуй.
Господи! Прости…
Остаются силы
На твоем пути.
(журнал "Поэзия", № 3-4, 2000 г.)
Григорий Бондаренко СТАРИНА МЕСТ. УСНЕХ.
Великий ясень Биле Ушниг рос когда-то на Уснехе — древнем холме посреди Ирландии, где друиды со времен короля Туатала зажигали огни первого мая в день Белтайна. Зеленый холм Уснеха вспучивался над окрестной равниной, и король, и воин, и епископ на колеснице проезжали мимо холма по дорогам из одного конца острова в другой. С холма Уснеха в давние времена, когда воздух был прозрачнее, а глаза — зорче, можно было увидеть всю Ирландию. Ясень Уснеха стоял огромный, седой и замшелый с древней бугристой корой, в трещинах которой в дождь прятались стада испуганных овец, а на вздутых корнях росли дубы и паслись коровы. Вершины его не было видно с земли, она терялась где-то в облаках. Его пышная зеленая крона начиналась высоко в небе, и даже птицы не могли долететь туда.