В пятом классе гимназии города Энска училось 34 мальчика. 33 были мальчики умные или так себе, а один мальчик глупый — Коля Кисточкин. Учился Коля не очень хорошо, но учителя Колю жалели. Когда ему было 6 лет, у него умерла от чахотки мама. Отец стал сильно пить, а больше никого в городе у Кисточкина не было. Был он мальчик немного придурковатый, а именно мечтательный очень, иногда из-за мечтаний своих отвечавший невпопад или совершавший какие-то неожиданные и неудачные поступки. Однако товарищи симпатичного и доброго Колю любили.
Весной 1904 года Кисточкин вместе с двумя одноклассниками — Петров и Елютиным — решил убежать в Америку. Сначала на поезде, от Нижнего через Москву — в Одессу, затем на пароходе — до Нью-Йорка. А там — в Калифорнию, на золотые прииски. Собрали денег — 11 рублей 60 копеек, насушили сухарей, подучили язык. Перед самым побегом Елютин неделю ходил сам не свой, что-то мямлил про страшно опасных термитов, заживо съедающих путешественников, про родителей, которые "не переживут", про то, что сухарей и денег мало, — в общем, струсил. Однако Петров и Кисточкин решили идти до конца. Из дома ушли 1 июля, а через два дня их поймали на железнодорожном вокзале в Нижнем Новгороде. Точнее, поймали Петрова, а Кисточкина отпустили к живущей в городе двоюродной тётке. Тётка пришла в участок, вытирая слёзы платком, сказала, что Кисточкин-старший "третьего дня как умерши". Вечером того же дня Коля вылез из окна тёткиного дома и навсегда исчез в дождливых сумерках.
*
Так состав учеников гимназии Энска уменьшился на одного человека. Через год Петров и Елютину пришли два одинаковых письма от Кисточкина, в которых он приглашал друзей в Америку. Те не поверили своим глазам, принесли письма в класс. После этого Кисточкин стал «Американцем» — легендой местной гимназии. Впрочем, время начиналось вообще легендарное. Вскоре в сознании однокласников образ Кисточкина вытеснило одно событие. Взбудораженные Елютин и Петров на очередное американское письмо не ответили, переписка споткнулась и заглохла. А потом произошло второе событие, и Кисточкина забыли навсегда.
»
Упомянутым выше "одним событием" было самоубийство гимназиста Отто Тоттенторта. Тоттенторт застрелился в 16 лет от несчастной любви. Перед зеркалом. Его труп лежал на полу, в комнате стоял горький запах пороха, в зеркале отражалась подошва ботинка.
"Другим событием" была Вторая Отечественная война, махнувая косой смерти по классу Кисточкина сильно.
Действие первое. Мокрый пролог.
(1914–1921)
Кузнецов-второй ("Кузанский") погиб в первую неделю. Всё было очень быстро. Грудь прошила пулемётная очередь, и он упал на рыхлую, перепаханную снарядами землю уже мёртвый.
»
Распилковский ("Пила") был два раза ранен, погиб под Перемышлем в 1916 году в чине штабс-капитана.
»
Смирнов пропал без вести в Восточной Пруссии.
»
Иванов-первый погиб под Ригой весной 1917-го. Осколок ударил в живот. Смерть наступила не сразу. Иванов лежал под серой немецкой мельницей, смотрел в гаснущее небо и плакал. Больно уже не было, только вспоминалась младшая сестра-гимназистка, старенькая мама, отец, зачем-то протирающий стёкла пенсне. Поезд беззвучно отходил от перрона, их фигурки всё отдалялись, отдалялись и наконец навсегда скрылись в багровой мгле. Мимо на лошадях проскакали два санитара. "Может быть, оно и к лучшему" — о чём-то сказал один другому. "К лучшему", "к лучшему", "к лучшему", — простучало в пустеющем черепе Иванова…
»
Тем временем подоспела "Великая Бескровная", мало-помалу перешедшая в «Гражданскую». Коса смерти, уже находившаяся на излёте, сделала новый замах. Посильнее.
»
Первым ушёл Кузнецов-третий, активист Временного правительства, секретарь военного комиссара X армии, расстрелянный Дыбенко в ноябре 1917 года.
»
Времена наступали шекспировские, пошли биографии подробные, с элементами драматургии.
Иванов-второй ("Иван II") после роспуска своей части вернулся в родной Энск, летом 1918-го по мобилизации как военспец попал в Красную армию. Комиссар полка Раппопорт сказал прямо:
— Жена и сын — у нас. Если перейдёте на сторону белых, о том, что убьём их просто, — и не мечтайте. Если сдадим город, тоже, знаете, то-сё… выжить в неразберихе им будет трудно.
Ночью Иванов-второй убежал к белым. Энск взяли через день. Жену Иванова нашли сразу. Она лежала во дворе бывшей земской управы. Ей заживо зашили трёхлетнего Серёжу в живот. На лбу трупа гвоздиком была прибита записка:
— "Хоть ты и Иванов-второй, а дурак. Раппопорт".
Иванов стал истерически хохотать, его увели, дали морфий. Через две недели, увидав среди пленных, как он выражался, "физиономию со специфическим носом", Иванов начинал свой нехитрый театр одного актёра. Монологи (как правило, плавно переходившие в диалоги) велись примерно в таком духе:
— Бозе-с мой, ми уже есть гусськая интеллигеньция. Вами издеси нахОдиться неможно. Пр-рошу в мои апартаменты. В штаб-с полка.
— Сидеть не можно-с в присутствии, — хлопотал Иванов вокруг своей жертвы, — как же-с, соль земли русской. Ай-вай. Нет, господа, я поражаюсь!!! Какое благородство. Бедные несчастные музыканты. Антисемитские звери мучают по всему миру, и вот нет чтобы заниматься собственным благоустроением, нет-с, они русским нелюдям помогают. Величие, величие души неслыханнейшее. Ну, что же, давайте дискутировать. Кто есть Карл Маркс? Как ты понимаешь?
Молчание.
— Отвечать отчётливо!
Удар сапогом в грудную клетку.
— Они нас не удостаивают ответа. Учёные. Так ты же, это, агитатор. Вот и агитируй меня. Ну, агитируй. Зачем пришли к власти большевики?
Жертва мямлила что-то нечленораздельное, иногда выкрикивала хорошее:
— Чтобы люди жили счастливо.
Иванов-второй подхватывал на лету, радостно:
— А я тебе говорю, что Карл Маркс залупа конская.
Жертва опять что-то лепетала, а то опять же говорила хорошее, например:
— Мы пришли к власти, чтобы таких, как ты, не было.
Иванов выслушивал с благодарностью:
— А я тебе какашку в рот. Ты дискутируй, дискутируй… А вот ручечку пожалуйте в тисочки — отитьки, отитьки как ножками мы засучили, отитьки, заходили как, заплакали. У нас и колпачок комиссарский с макушечки упатитьки.
Таких диалогов осваговцы не выдерживали, кашляя, просили Иванова в коридор, отведя глаза, шептали: "Слушайте, Иванов, перестаньте". Однако разведка в полку была поставлена образцово.
В июле 1919-го капитану Иванову-второму попался в руки комиссар 6-й красной дивизии Арон Брауде. Брауде был родным братом подполковника Иосифа Брауде, начальника отдела деникинской контрразведки. Начотдел лично приехал в полк, рассчитывая обменять брата на попавшего в плен к красным генерала Риттера. Иванов-второй слушал подполковника спокойно. Потом достал револьвер и выстрелил сначала ему в рот, потом себе в висок.