К Сахарову, как, может, ни к кому другому, приложимы слова Чаадаева о том, что русский человек рождён, чтобы дать миру какой-то непонятный урок. Сражаясь с номенклатурой, он, вольно или невольно, откупорил бутылку с нечистой силой. Радениями за благо общества была вымощена дорога Ельцину.
Возможно, что при Сахарове не дорвался бы до власти президент-экзекутор, ставший позором русского народа. Однако дело не в сослагательном наклонении. Сахаров как зеркало советской интеллигенции отразил весь её сложный и трагический путь вплоть до краха, смывшего устои, на которых интеллигенция и стояла: сомнение, истина, честность.
Сахаров пока последний из когорты личностей, обладавших даром непосредственного воздействия на умы и души современников. Не той харизмой, что превращает народ в стадо носорогов, а той отдачей ружейного выстрела, что будоражит ум и душу, заставляет человека стать активнее в поисках самоуважения. В России перед ним был Высоцкий. Во всём мире сегодня таких людей нет. Кроме Билла Гейтса и Михаэля Шумахера, на память никто не приходит. То ли с памятью плохо, то ли человечество обезлюдело.
Сахарова забыли. Диссиденты и физики вымерли, банкирам и коммерсантам он не нужен, патриоты считают его предателем Родины вроде генерала Власова, о котором лучше и не вспоминать. Но если России суждено выжить, то непременно найдётся чудак, который задаст наивный вопрос — а что, собственно, стало бы со страной, если бы не было Сахарова, с водородной бомбой в кармане семенящего к трибуне Кремлёвского Дворца Съездов?
Лариса Баранова-Гонченко ОНИ — СВОБОДНЫ!
Было бы неправдоподобно утверждать, что каждое очередное совещание молодых отмечено появлением неповторимых литературных имён. Это слишком большая удача, слишком большая и редкая награда в нашей работе. Да и совещания задумываются не только во имя уникальных открытий. Для чего же тогда?
Наверное, в первую очередь для того, чтобы открыть дыхание очередному литературному поколению. Дать возможность почувствовать среду. Себя в среде. Снять провинциальное напряжение. В онтологическом содержании кругозора указать на антологические ценности. И так далее, и тому подобное…
В работе Общероссийского декабрьского совещания молодых 2001 года было много ярких фрагментов. Пока только фрагментов, но это нормально — цельное полотно и складывается из фрагментов. К тому же время, нам сопутствующее, отмечено, как известно, именно отрицательной энергией дробления целого — цельного.
Устоять перед временем, сохранить голос, характер, веру (и Веру) — качества неожиданные для молодых, особенно провинциальных литераторов. Устроители этого отрицательного времени надеялись, что литература будет в лучшем случае выживать, а она — живёт. В нищете и свободе.
Свобода поражает больше всего. Если раньше на совещаниях больше читали и спорили — теперь преимущественно поют написанное. Как будто на дворе не 15-й год всё сметающей перестройки, а Вечная Пасха. Работают. Голодают. Рожают детей. Пишут стихи. С достоинством несут свой крест. И поют.
Ну, раз поют — значит, свободны. Это знамение нового литературного времени России. Иногда поют лучше, чем пишут. Впрочем, судите сами. А по мне — пусть поют во славу Божию и русского слова.
P.S. Предлагаемая подборка стихов и прозы в стихах по разным, и в частности по техническим, причинам не может представить всю творческую панораму СОВЕЩАНИЯ, но образ времени в ней отчётлив и выразителен.
Екатерина Круглова ЖИЗНЕОПИСАНИЯ
Не на море-окияне, не на острове Буяне, а на Канинской земле старобытной, где мороз узорной стужею выткан, родила меня метель белолица, снеговая полуночная игрица.
В самом начале времён было мне семь с половиной дён, а когда стал-пошёл свет — стукнуло ровно семь лет. Отец да мать ни на что не годились, потому как ещё не родились.
Так и жила — отца-мати ждала. Шила пимы, малицы на живую нитку, наедалась впроголодь да на верхосытку. Чай пила такой густой, что Москву на дне видала. Три версты бегут к вокзалу — надоело жить тоской.
— Эх! Па-а-еду в Ма-а-скву разга-а-нять та-а-ску!..
Проводить меня хотело северно сияние, но составу в Воркуте вышло опоздание. Сиянье-то как выкатится да как рассияется, словно речка по небу бежит, камни самоцветны сторожит-перекатывает, берегов не знает, всполохом играет. Раза три взыграло да истаяло, в небе тё-ё-мном север я оставила!.. Ой ли, вдоль да поперёк сёмга плавала, а Печора подо льдом текла-плакала…
В Москве — золотые верха, кругом дорогие меха. Гляжу с поезда — ступить боязно!
Тут к окошку подлетают две печорских куропатки: до Москвы за мной летели целых восемь дней недели.
— Вы чего-эт не на месте?
— Принесли благие вести: матушка с батюшкой темь проклюнули, на свет выбираются, а бабушки-дедушки от них отпираются: "Мы девицы — не замужем, мы холосты — неженаты, откуля у нас таки робяты?" Токмо прадед-кузнец, тыщелетний молодец, от робят не отпирался — ещё не помер и думать не собирался.
— Ну, слава Богу, есть подмога…
Народу в Москве, как во лугах дёрну, — шагну в толпу да ногу отдёрну. Пашут омули сохой, хариусы плугом, от бедовости такой головёнка кругом. Головёнка кругом, а кругом столица, хоть рыдай да плачь, хоть до неба скачь — лица, лица, лица…