Шел снег... Да, тогда шел снег...
САХАРНЫЕ ГОЛОВЫ
Рабочие без стыда и совести удивляли жильцов дыхом невообразимого перегара и превосходным знанием русского языка. Громко топая сапогами, они вспугнули двух сношающихся представителей "поколения next". В подвал сгружали тяжелые мешки оптовой сладости. Коренастый Хозяин торопил. Смеркалось. "Сынки, мне мешочек, не продадите ли", — спросила старушка с первого этажа. "Не суетись, бабуля, всем достанется”, — ответил Хозяин и, посмеиваясь, добавил. — "Почти что даром отдам". Пенсионерка обрадовалась и радостно засеменила на оптовку. Там как раз продавали с машины дешевое мыло. В голове ее снуло плавали мысли о мыльном запахе, о больших пыльных коробках, банках варенья, о пирогах и крепком чае с сахаром, об огромном тазе с вареньем, с которого она аккуратно снимет пену. Даже слеза проронилась... Вроде продавец симпатичный, не должен обмануть. Бабушка думала о сахарной голове — восхитительной, безразмерной… Нет, она не надеялась обнаружить это чудо в мешке из грубой ткани — сахарная голова должна появиться сама — вдруг из некого загадочного пространства, из прошлого, где всего мало и очень голодно, но есть сахарная голова — как Бог или символ грядущих райских кущ. Хозяин хороший, он продаст... Не все, знать, демократы разворовали. Нет, не зря она голосовала за Ельцина. Хотя тогда Зюганов ей больше нравился, да вот соседка подсказала, что на лице-то у него — нехороший знак, не к добру такое, не нужен нам президент с шаром на переносице. Хотя при коммунистах неплохо было. Но сейчас — жизнь идет и слава Богу. От добра добра не ищут.
Сахарная голова... Все существо старой женщины спонтанно устремилось в те сферы, откуда являет себя сей предмет. Чуть не попала под машину. "Дурья башка!" — прокричал полноватый водила. Какой же он идиот... Забрела в чужой двор — пустой, словно его покинуло что-то... или кто-то... Редкие листья, одиноко носимые в запредельной пыли. Скрип качелей, кошачий визг. И снова тепло и тихо. Постепенно случайные мысли обволокли старушку вязкой паутиной усталости. Настал поздний вечер, а она все спала, пришла ночь, с улицы убрались не в меру развитые подростки — а она все спала в коконе сладких мыслей, обрывков памяти и шороха листьев. Ее разбудил холод. Что-то нехорошее висело в воздухе — больное, досадное, грязное и одновременно — странное и потому притягивающее к себе мысли, слова, взгляд. Поохав в пустоту спящего города, старушка побрела домой. Как же так оплошала-то... Видать, совсем плохая стала, раз на улице заснула. Дай-то Бог, если не простыла. Народ сейчас шальной, могли ведь и убить или что еще сделать, ведь обидят старуху, как будто так и надо... Нет, все же при коммунистах лучше было.
Так она приближалась. Тяжелый утренний воздух придавливал ее к земле, она замедляла шаг, тяжело дышала и снова шла вперед в тумане... Молоко, кисельные берега, сахарные головы... Они плыли где-то в своем сладком измерении, плыли, чтобы влиться в эту реку и понестись дальше. Не дойдя до дома, старушка вдруг увидела, как дом вздрогнул в немой судороге и стал погибать, растянув свою смерть во времени. Само время пошло не так. Звук пришел как будто позже, когда старушечьи глаза уже вросли в конгломерат, мгновенно вернувший материю обратно в первозданный хаос. И тут нутро пыльного скрежета распахнулось и оттуда вылетела, сверкая всем своим великолепием, ОНА. Да, это была сама настоящая сахарная голова. Она была прекрасна. Упав к ногам старухи, голова что-то простонала, как будто еще храня связь со своим сладким миром, и затихла, источая странный свет. Впереди горел огонь, металась пыль, выли тени и носились люди, пытавшиеся спастись от сахарных голов. Глупые, разве так трудно понять, что это невозможно...
Старуха пошла прочь. Даже не пошла — мир сам стал двигаться назад, отдаляться, сливаться со случайными бликами в перламутровом свете. А следом летели головы, самые обыкновенные сахарные головы.
Они пели.
СТРАННЫЕ ЛЮДИ
Сторож Проктор Брудовский боялся Странных людей. Он никогда их не видел, никогда даже не слышал об их злодеяниях. Жизнь его была тиха и размеренна, словно мутный ручей, она текла так неторопливо, что в минуты тяжкого похмелья Проктор спрашивал сам себя: "Да разве ж это жизнь?" И только страх, иррациональный страх, который невозможно понять и изжить, говорил ему: "Ты жив, еще как жив, но это поправимо!" Сидя в своей крошечной будке, он изо дня в день вглядывался в лица прохожих в поисках того самого Странного Человека.
"Главное быть начеку! Главное не пропустить! Ведь как оно бывает — расслабишься — а он, подлец, тут как тут. Хвать тебя, тепленького, — и обухом по голове! Вот на той неделе голову в водохранилище нашли. В сумке она лежала, как кочан капусты. Не к добру это, эх не к добру... Доберутся и до меня, старика. Ведь молодежь что — ей не до этого, ей бы все ногами дрыгать. Совсем распустились! А Странные люди здесь, да я знаю, тут они — только и ждут, когда напасть. Но я-то начеку, потом спасибо скажете. А кому спасибо? Прошке спасибо, Прошке-дураку! Смейтесь, смейтесь, пока кровавые слезы не полились из глаз из бестыжих!" Так размышлял старый сторож, спрятавшись за грязной занавеской. Иногда ему казалось, что вот он, враг, но в последний момент чутье подсказывало ему, что Странный Человек пока таится, ворочается в своей тайной берлоге, вынашивая во сне зловещие и непостижимые замыслы. В этом была суть странного человека — он был непостижим. Его мысли были тайной за семью печатями, его поступки — абсурдным бредом. Его суть — кошмаром, непостижимым и враждебным.
По ночам сторож Брудовский метался по постели, падал на пол, кричал, просыпался в холодном поту. Во сне его преследовали лица — бледные лица, на которых чернели хитрозловредные щелочки глаз. Лица летали вокруг него и говорили, говорили... Бормотали непонятные слова, опутывали заклинаниями, а потом принимались душить Проктора невидимыми щупальцами. Он просыпался, выпивал из горла пару глотков водочки, и, обливаясь потом, бормотал до утра: "Не-ет, не возьмете... не возьмете..." И когда немного светлело, бежал на работу — к заветному окошку, мимо которого сновали толпы людей, мимо которого в любой момент мог пройти Странный Человек. Сжимая старенькое ружье, Проктор готовил себя к последнему бою, неизбежному и ужасному.