И жар свечи, и ночь, и в полынью,
Не зная шифра,
хитрый воск пролью
И оступлюсь, как в обморок, и вот,
В какую бы ни рухнула эпоху,
Дом прадеда, дом правнука по вздоху
В одном из вещих снов меня найдёт.
ЮРОДСТВО
Перетасуй колоду зодиака,
Маг в крепдешине из дверей барака —
Бог из машины!
Ставь, бери на понт,
Блефуй: здесь шулера, здесь горизонт
Заляпала дерьмом и кровью драка.
От смеха запрокинься,
чтобы из-под бантиков и грусти ряс и риз
Тумана сквозь романы с этажерки
Кирза стремительных сапог
Их мир сломала,
то есть рог
У чёртика из табакерки.
* * *
Ричард Бах и нитка лабрадора —
Господи! Как будто невзначай
Вновь с тобою встретились. И чай,
И гроза, и вскинутая штора.
Я смотрю в тебя, и смотришь ты
Вглубь меня, как небо и колодец. —
Глушь души… И мчится иноходец
В полнолунье сквозь мои черты.
* * *
И листопад одежд полночных,
И настроений неурочных
Осенний сад с цветком седым…
Дым привидений, вечный дым —
Обрывок мантии моей,
Что уцелел среди скитаний
Таланта — горстки журавлей
И роковых очарований.
* * *
Уходит эпоха,
Сердца разбивая.
Иначе вослед ей ни вздоха,
А так вот ломоть каравая
И полстакана с водкой
У фотографий,
в чей ад походкой
Пьяной спускаемся. Ни стропы.
Снайпер пользуется наводкой
Доброго Бога и злой толпы.
Половинку от половинки
Отдирает, сбивает с тропы.
О Судьбу вытирает ботинки.
В масках, снятых посмертно,
паяцы
Корчат рожи, и папарацци
Мемуары шьют. В гулкой прессе
Блики эха по злату тельца.
Так молитва на чёрной мессе
Реет наоборот и с конца. —
И руины люрекс дождя
Рвут. И в дебрях чертополоха
Снись почаще,
Когда эпоха
Дверью хлопает, уходя.
* * *
И ямочка та же, что в детстве, у рта,
И синий бант неба венчает макушку. —
Плетётся по Радонице сирота,
Роняя костылик свой, как погремушку.
* * *
Вы, голубоглазые мои,
Не ревнуйте, разрешите вновь
Мне поднять с туманнейшей земли
Гроздью виноградною любовь.
Разорить позвольте погреба
Древние с вином коллекционным
Невостребованной страсти.
Я — раба
Ваша милости прошу с поклоном
В ноги, исцелованные мной.
Нежность одуряющую помните?
Ну позвольте, чтобы мне, дрянной,
Вожделенной, злой взметнули в комнате
С кружевами нервными, неровными
Юбки, чей присборенный подол
Ахнет! И осыплется на пол
Вашими записками любовными.
* * *
В лучах игры алмазна пыль на сцене…
И эти вот стихи твои, что вновь
Прочту, купив нечаянно. —
Две тени
Отбросит, вспыхнув заново, любовь.
Сквозь вечность испаренье духа над
Реальной тканью бытия, что взмокла
От смеси слёз и пота.
Тихий сад
Росы добавил, и седые стёкла —
Испарины, и все туманы — взгляд
Последний ваш, прощальный, не отсюда
Уже, а из обещанного чуда
На третий день съесть хлеб и виноград.
* * *
Нежно рябиновый жемчуг ссыпая в ладошку,
Даришь,
как в детстве,
ты мне расписную матрёшку
Осени, Ангел Хранитель.
А в ней их такое количество!
Я ощутила бессмертье,
Как лампу включив, — электричество.
Альфред Хаусман НЕБО НА ПЛЕЧАХ
Первые свои переводы из Хаусмана я выполнил в конце 60-х. Это были "Восемь часов", "Когда мне было двадцать" и "Каштан роняет факелы цветов". Восторг и энергия молодости, трезвый, несколько отстраненный взгляд на окружающую действительность, самоирония показались тогда необходимыми и совпадающими с моими ощущениями.
Были мечты совместно с Михаилом Гаспаровым (этот замечательный ученый и переводчик тоже увлечен творчеством Хаусмана и опубликовал ряд собственных переводов в книге "Записи и записки") подготовить томик для серии "Литературные памятники", но они так и остались мечтами. Руки не дошли. Недавно, два малеевских лета подряд я перевел еще кое-что из Хаусмана — и опять вышла заминка.
Сейчас о герое нашей публикации. Будучи одним из самых любимых и известных поэтов Англии, Альфред Эдуард Хаусман (Хаусмен) сравнительно мало известен в нашей стране. Конечно, переводы его поэзии печатались в престижных английских антологиях, но отдельного русского издания его творчество пока так и не удостоилось. Поэт родился в семье адвоката 26 марта 1859 года и умер в 1936 году. Он окончил Оксфордский университет и долгие годы был профессором латинского языка и литературы, сначала в Лондонском университете (1892-1910), потом в Кембриджском университете (1910-1936). Писал статьи о римских авторах, редактировал английские издания их произведений, например, Ювенала (1905), Лукана (1926).
Первая же книга его собственных стихотворений "Шропширский парень" (1896) получила большое признание. Затем последовали "Последние стихи" (1923) и "Еще стихи" (1936). Собрание его произведений — небольшая по объему книга, но действительно "томов премногих тяжелей". И фетовская строка о Тютчеве здесь не случайна, мне кажется, что есть определенная параллель между значением Тютчева для нашей отечественной поэзии и Хаусмана — для родной английской. Грустные, даже мрачноватые по тону, меланхолические и нередко ироничные, традиционные по форме и авангардные по внутренней энергетике стихи английского классика, смею надеяться, станут явлением и на другом, русском языке. Проблематика жизни, смерти, высокого предназначения искусства в жизни общества и каждого отдельного человека у нас совпадают. Может быть, как группы крови. И такое переливание в роковые часы эпохи спасительно.