Невольно возникает сопоставление творческих стилей и методов двух поэтов. При всей их разности есть очевидная перекличка в выборе тем, в образно-смысловых ассоциациях.
Великая Отечественная война трагической и скорбной Памятью отцов опалила неокрепшие детские души поэтов. Жизнь и Смерть рано вошли в них категориями духовного бытия. Оттого и бытовые подробности той войны точно выхватываются ими из Памяти народного духа. "Не бейте землю, сапоги, она не даст вам хлеба!" — восклицает Ю.Кузнецов пронзительно и мощно.
Обращаясь к учителю, поэту-фронтовику С.Наровчатову, Кузнецов метко подмечает: "Только пули свистели меж строк, оставляя в них привкус металла".
Отец Ю.Кузнецова, павший на войне, не только "превратился в клубящийся дым" — он сообщил тем самым сыну вселенский импульс экзистенциальной энергии:
Мама, мама, война не вернёт…
Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт
Через поле к порогу.
Отец будет вечно возвращаться к поэту, а через него — к человечеству. А как быть павшим солдатам, которых покрыл "вечный снег" забвения? Которые не попали в свою иную пространственно-временную экзистенцию, остались "непричастными злу и добру", не нашли своё место: "Знайте правду: нас нет на земле, не одна только смерть виновата". Правда эта потрясающа, трагична отсутствием видимых причин трагизма:
Наши годы до нас не дошли,
Наши дни стороной пролетели.
Но беда эта старше земли
И не ведает смысла и цели…
В.Смирнов увидел страшную реальность войны через призму детской памяти, и это оказывается не менее потрясающим. "Ходит младенец по минному полю — Господи, мины не рвутся под ним!" Поле войны словно вынянчивает своего будущего воина: "Был он худющим и лёгким, как ангел, нянчили мины любовно его". Кажется, сама Смерть готова не только пощадить, но и выкормить этого младенца ради грядущих битв. "Смерть потому миновала младенца: мама убита и нечем кормить…" Ребёнок ею словно бы прощён для будущих жатв и кровавых пиров. "Ворога этим прощеньем казнить!" — эмоционально восклицает поэт.
Поразительные подробности войны поэты умеют поднять до высот обобщения, возвести в символ. У Ю.Кузнецова образ гимнастёрки, кажется, вобрал в себя всё эпическое бытие войны. "Она вдова, она вдова… Отдайте женщине земное!" — тут поэт совершает взлёт от скорбно-поминальной до раскатисто-сакраментальной интонации. "И командиры на войне такие письма получали: "Хоть что-нибудь верните мне…" — и гимнастёрку ей прислали". Образ гимнастёрки, пропахшей дымом — "и ядовитым, и родным, уже почти неуловимым", становится страшным незабываемым воплощением Памяти Великой войны. Впрочем, новое поколение, представленное в облике "юной хозяйки" дома, которая, не раздумывая, "гимнастёрку постирала", может так же легкомысленно стереть эту священную Память…
Мастерство поэтов высоко настолько, что при достижении необычайной насыщенности смысла они умело сохраняют классическую ясность и прозрачность формы.
Вот примеры того, как в пределы однострофного стихотворения поэты могут вместить целую человеческую судьбу. У Ю.Кузнецова это может быть притча с причудливой образностью и пронзительной стрелой смысла, как в стихотворении "Возмездие":
Я встретился с промозглым стариком,
Глаза слезятся: — Что с тобой? — спросил я.
— Мне в очи плюнул тот, кого убил я,
И плачу я с тех пор его плевком.
У В.Смирнова проникновенные и ясные стихи носят обычно больше афористичный, нежели притчевый характер:
Жизнь прошла деревенской страдою:
Жаркой, пыльною, полевой.
На работу ушла молодою,
А вернулась старухой домой…
Или вот ещё одно стихотворение, где Смирнов выражает смысл — важный, законченный в пределах векового многокольцевого времени нашей эпохи:
Былую Русь не воскресить из праха,
А будущее — тёмного темней…
Да, тяжела ты, шапка Мономаха,
Но ленинская кепка — тяжелей.
Теперь я хотел бы остановиться на интимной лирике поэтов, без которой представления об их духовных ипостасях останутся неполными.