плоховато, но играет за институтскую футбольную команду; дружу с обоими. Честно говоря, я подумывал, стоит ли идти, не лучше ли поработать дома, но очень часто не дневник идет за мной, а я за возможностями что-то интересное вложить в дневник. Сложное чувство повело и соблазнило меня. Я на взлет прикинул, что Пречистенка, 10 — это или Дом ученых, или музей А.С. Пушкина, но в обоих случаях ошибся. Какие же еще могут на этой стороне улицы быть общественные здания? Так ошибся, что даже машину поставил возле музея в Хрущевском переулке. В самом музее, на входе, в новой его части, где пару лет назад торговая палата принимала английского принца, и где я так славно вместе с Н.Л. Дементьевой закусывал, швейцар, похожий на члена палаты лордов, несколько брезгливо мне разъяснил, что сегодня у них в музее никакого иракского мероприятия не предвидится и, вообще, дескать, подобные мероприятия у них в меню и не бывают. У вас, дураков, — Ирак, а у нас — все интеллигентно. Десятый дом по Пречистенке оказался милым особняком, он рядом с музеем Пушкина, и на этом особнячке я уже давно приметил мемориальную доску. Здесь во время войны размещался еврейский антифашистский кабинет, члены которого в 1952-м году пали жертвами сталинского террора. Здесь же еще было две вывески — Общества дружбы со странами Африки и Юго-Восточной Азии, за точность всего здесь изложенного не ручаюсь, по памяти. Вот уж не думал, что мне доведется попасть в этот особняк. Наконец подъехал Сережа Журавлев, и мы вошли. Я определенно всегда найду именно то, что мне надо. Не успели мы с Сережей раздеться, а я уже разговаривал с каким-то человеком моего возраста — то ли швейцаром, то ли хозяйственником, а возможно и каким-то начальником ныне или ранее всех этих комитетов. Есть такая порода доброжелательных и разговорчивых людей, которые с удовольствием расскажут о всем, что знают, в этом они видят долг какого-то своего общественного служения. Оказалось, что этот особняк, который я помню лет 60 и которым я лет 50 интересуюсь, потому что до 45-го года жил на этой улице и учился в школе, которая находилась вблизи, интересуюсь еще и потому, что на доме все время, сменяя одна другую, красуются разные вывески — я, например, помню, что здесь был и какой-то шахматный комитет, и комитет сторонников мира, — так вот, дом принадлежал знаменитому декабристу Михаилу Орлову. Еще маленьким, повторяю, я ведь жил на этой улице, когда она еще называлась Кропоткинской, еще крохой, я уже тогда никак не мог понять, как из ничего что-то получается. Как возникают эти комитеты? Как собираются и кучкуются в них люди? Кто дает им эти особняки и зарплаты, потому что без зарплаты жить нельзя? При знакомом имени Михаила Орлова я сразу подумал, что роскошная лестница из чугуна и мрамора слышала шаги Чаадаева и Пушкина. Воистину, все здесь рядом, в десяти минутах хода дом Павла Воиновича Нащекина, любимого друга Пушкина, за домом самого Орлова расположен Чертольский переулок, а значит, район, где селились опричники. Малюта Скуратов где-то здесь неподалеку был похоронен, недавно, будто бы, в районе Храма Христа Спасителя нашли древнюю плиту с его могилы. А знаменитая лестница из мрамора и чугуна, по словам моего внезапного собеседника, оказалась привезенной из Италии. Но по ней кроме Пушкина ходил еще и герой-летчик Маресьев, потому что был председателем одного из комитетов, и Илья Эренбург, и Николай Тихонов, поэт и тоже председатель. "Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей". Видимо, в этом доме бывал и Михоэлс, но главным образом здание в то давнее время занимал славянский комитет. В 1991 году представители этого самого разгромленного еврейского антифашистского комитета хотели объявить себя правопреемниками и потребовали в свое пользование здание. Время было горячее, кто дом себе оттребовал, а кто недра и электростанции целой огромной страны. Ситуация складывалась по аналогии с Домом писателей на Комсомольском, который хотел закрыть префект Музыкантский. Хотел, но не закрыл. Лавры Французской революции никому не давали спать спокойно. Но правопреемникам антифашистского еврейского комитета, посмотрев в бумаги и чертежи тех далеких лет, объяснили, что в те времена антифашистский комитет занимал всего две комнаты, а остальные 48 — всеславянский комитет. На этом все дело и закончилось, но мемориальная доска серого гранита с изображенным на ней девятисвечником, спешно повешенная, осталась, и хорошо, что повешена и что осталась. Поговорили мы еще и о том с внезапным доброжелателем и любителем истории, что у Сталина всегда были какие-то, хотя бы фантастические, основания для его репрессий. Вроде бы граждане еврейской национальности хотели организовать свою советскую еврейскую республику в Крыму. Остров Крым. Просачивались слухи о работе антифашистов на разведку своих соплеменников. А потом, организованный не без помощи Сталина, этот самый Израиль как бы кинул нашего Большого Джо. Сталин помог и людьми, приоткрыв для выезжающих в Палестину железный занавес, и своим авторитетом, а Еврейская советская республика на Ближнем Востоке не получилась. Советские евреи стали ориентироваться на США и Англию. По логике Сталина, еврейский комитет как бы должен был отвечать за своих людей.