— Имя! Фамилия! — жестко бросил он. — Отвечать быстро!
— Багаудин Резваев, — испуганно пролепетал чеченец.
— Где живешь? Сколько тебе лет?
— В Шали. Улица Свободы, дом пять. Мнэ пятнадцать лет…
Полковник переглянулся с комбригом.
— Пятнадцать? — и Олегу показалось, что в голосе Марусева прозвучала легкая растерянность.
— Да врет он, как Троцкий, — с пренебрежительной уверенностью ответил комбриг. — Восемнадцать ему! Корчит тут из себя пионера-героя.
— А ну, отвечай, сколько тебе лет?
Пленный сжался в комок.
— Отвечай, говорю! Ты тут нас на жалость не дави. Не проймешь! Забыл, сучара, как на казни наших пленных ходил. Сам рассказывал. Нравилось, да? Ну, так я тебе сейчас лично кишки на кулак намотаю, если врать не перестанешь. Сколько тебе лет!? — почти рявкнул комбриг.
Чеченец вздрогнул как от удара.
— Восемнадцать… — прошептал он еле слышно.
— Документы при нем какие-нибудь были? — спросил Марусев.
— Паспорт. Но выписан в июле этого года. Мы такие паспорта мешками изымаем. Туфта!
— Я все скажу, — затравленно,
скороговоркой пробормотал чеченец.
— А куда ты, на хрен, денешься? — осклабился комбриг. — Да ты теперь для своих — никто. В Гудермесе по твоей наводке уже целую банду взяли. Ты теперь у половины Чечни в кровниках ходишь. Я только слово на рынке шепну — и всей твоей семье к утру головы срежут. Хочешь?
— Нет... — еле слышно прошептал пленный.
— Тогда выкладывай все, как на исповеди. Я тут тебе заместо Аллаха.
— Я все рассказал... — пленный в отчаянии сжался в комок.
— Чего? Какое "все"? Да ты еще ничего толком не говорил. Нам еще работать и работать!..
— С кем ты должен был встретиться на рынке? — вмешался Марусев.
— Я его нэ знаю. Человэк должен был прыэхат на зеленой "шэстеркэ". На лобовом стекле фото имама Шамиля.
— Откуда должна была прийти машина?
— Нэ знаю.
Марусев коротко глянул на комбрига. И тот вдруг взорвался.
— Что!? Не знаешь!? Все! Я устал от твоего вранья. Васильченко, эта сука нас третьи сутки за нос водит. Гони сюда "бээмпэшку". Сейчас мы его на стволе повесим. Знаешь, когда вешают, то ссышься и срешься. А обоссаных в ваш мусульманский рай не берут…
"Это все спектакль! — осенило Кудрявцева. — Они играют. Комбриг — "злой следователь". Марусев — "добрый"…".
— Я нэ знаю, — чеченец был на грани истерики. — Говорылы, что приэдэт человек на "шестерке". Я должен был гулят по рынку у входа. А он приэдэт мед продават.
— О! А про мед ты ничего не говорил! — рявкнул комбриг. — Скрыл, сука! Гони, прапорщик, сюда "бээмпэ"…
— Нэ надо прапорщык! — завыл чеченец. — Нэ надо "бээмпэ"! Я просто забыл. Я все расскажу…
— Что ты еще забыл сказать? — комбриг откинулся на спинку. — Ну, быстро вспоминай, пока "бээмпэ" не подогнали. Васильченко!
— Он мед прыэдет продават, — торопливо тараторил чеченец. — Я должен ему быдон принесты для меда. А в бидоне навигацыя.
— Где бидон должен был взять? — спросил Марусев.
— У Махмуда.
— Он знал, для чего бидон?
— Нэт. Знал, что я должен передат кому-то груз. Но о навыгацый нэ знал.
— Кто тебе передал "джипиэску"?
— Шамиль Автурханов. Спэц по связы.
— Кто при этом присутствовал?
— Ныкого. Мэня амир к нэму отправил получит груз.
— Он сказал что за груз?
— Да. Сказал навыгацый для наших братьев. Мы такой изучалы в школе.
— В какой школе?
— Шейха Хаттаба.
— Как ты оказался в этой школе?
— Нас в сэмье пятеро. Отец умер. Я — старший. Работы нэ было. Позвали в боевыкы.
— И ты пошел? — насмешливо бросил комбриг.
— А куда мнэ было идты? — вдруг вскинулся пленный. — Цистерны из под нефты мыт? Так я бы сразу сдох. У мэня легкые слабые. Другой работы нэ было. А у Хаттаба стыпэндию платыли. Матери муку давалы, дрова, сестрам помогалы…