Алексей Братилов олицетворяет в романе такую — несколько умилённую, растительно-созерцательную, но и по-своему упорно-цепкую, как северные ёлочки да берёзки, Россию. Он и выживает в конце, и увозит на салазках полузамёрзшую красотулю "миледи", родившую ему, а не законному мужу-бугаю Ротману, сына. И он не пропадёт со своей исконно русской философией "много ль нам надо?". А сверхэнергичный фантазёр Жуков-Ротман нелепо погибает, затянутый в болотный омут.
В чём-то образ Алёши "списан" автором со своего родного брата, замечательного художника и сокровенного, по-русски тишайшего и милейшего человека Василия Личутина. Как и вообще — родные мезенские края писателя угадываются в романе на каждом шагу.
Это та часть России, что отвечает за её душу, и, кормясь чем Бог приведёт, кормит-окормляет всех. Но именно — часть. Была бы вся Россия только такой, никогда не обогнать бы нам другие народы и государства. Да и не распластаться так вширь на два континента, обеспечив резерв будущим поколениям, какого нигде нет в мире. И без всякой чужеродной прививки находились в России, слава Богу, всегда свои "пассионарии" (Л.Гумилёв): и великие благоверные наши князья, и первопроходцы, как Дежнёв, и полководцы, как Суворов и Жуков, и учёные, как Менделеев и Павлов, и даже организаторы умных свершений, как Вернадский и Королёв. А что такое собранный в кулак русский гений, может быть, всех убедительней и ярче показал шахматист Алёхин. Признавая своего соперника Капабланку величайшим игроком за всю историю шахмат, он всему миру показал, на какие сказочные чудеса способен русский ум, помноженный на русский азарт и русскую волю, — если не дать им раствориться в пустяках и винном дурмане.
А винный дурман, дающий такую доступную и такую соблазнительную для русского иллюзию умильного единения с природой, был куда как ведом Алёхину — как и миллионам наших теперешних бедолаг. И всё больше и больше — даже и женщин. Как той же мятущейся, изнывающей от избыточной чувственности и неприкаянности "миледи Ротман". Она вовсе не "застит", ей в романе уделено не так уж и много места, но в название романа вынесена именно она. Почему? Не намёк ли тут на "вечно бабье в русской душе" (Бердяев, Розанов)? Не так ли, как "миледи Ротман", мечется теперь в лихорадке Россия, не зная, к кому притулиться, на кого понадеяться, за кем пойти? На днях прохожу мимо зябнущей при газетах на улице ядрёной румяной тётки, а она зазывает: "Купите газетки "про это", мужчина. Вы-то ещё, видно, в соку. Может, успеете ума поднабраться, приёмчиков разных там применить. А то ведь как мы, бедные, прожили-то? Ничегошеньки и не знали!"
Совсем задурили тётке голову. Задурят ли так голову и России?
Задурят, конечно, если не держаться за наш якорь спасения — Православие. Вот размышлений о нём-то мне в этом остро актуальном романе и недостаёт. Вместо него — сплошным потоком ворожейная, хмельная, неоязыческая мистика со всякими лешими и чертовщинкой. В этом деле Личутин тоже, конечно, необычайно живописен и мастеровит. "Куда там Павичу или Фаулзу!" — восхищается в газете "Завтра" бывалый критик В.Бондаренко. Да ещё и подталкивает писателя-друга: "Вперёд, Владимир Личутин, выпусти их из снов и видений — чарующих зверушек и таинственных мертвецов…" Да ставит в пример Гоголя с Булгаковым.