Наши годы до нас не дошли,
Наши дни стороной пролетели.
Но беда эта старше земли
И не ведает смысла и цели…
В.Смирнов увидел страшную реальность войны через призму детской памяти, и это оказывается не менее потрясающим. "Ходит младенец по минному полю — Господи, мины не рвутся под ним!" Поле войны словно вынянчивает своего будущего воина: "Был он худющим и лёгким, как ангел, нянчили мины любовно его". Кажется, сама Смерть готова не только пощадить, но и выкормить этого младенца ради грядущих битв. "Смерть потому миновала младенца: мама убита и нечем кормить…" Ребёнок ею словно бы прощён для будущих жатв и кровавых пиров. "Ворога этим прощеньем казнить!" — эмоционально восклицает поэт.
Поразительные подробности войны поэты умеют поднять до высот обобщения, возвести в символ. У Ю.Кузнецова образ гимнастёрки, кажется, вобрал в себя всё эпическое бытие войны. "Она вдова, она вдова… Отдайте женщине земное!" — тут поэт совершает взлёт от скорбно-поминальной до раскатисто-сакраментальной интонации. "И командиры на войне такие письма получали: "Хоть что-нибудь верните мне…" — и гимнастёрку ей прислали". Образ гимнастёрки, пропахшей дымом — "и ядовитым, и родным, уже почти неуловимым", становится страшным незабываемым воплощением Памяти Великой войны. Впрочем, новое поколение, представленное в облике "юной хозяйки" дома, которая, не раздумывая, "гимнастёрку постирала", может так же легкомысленно стереть эту священную Память…
Мастерство поэтов высоко настолько, что при достижении необычайной насыщенности смысла они умело сохраняют классическую ясность и прозрачность формы.
Вот примеры того, как в пределы однострофного стихотворения поэты могут вместить целую человеческую судьбу. У Ю.Кузнецова это может быть притча с причудливой образностью и пронзительной стрелой смысла, как в стихотворении "Возмездие":
Я встретился с промозглым стариком,
Глаза слезятся: — Что с тобой? — спросил я.
— Мне в очи плюнул тот, кого убил я,
И плачу я с тех пор его плевком.
У В.Смирнова проникновенные и ясные стихи носят обычно больше афористичный, нежели притчевый характер:
Жизнь прошла деревенской страдою:
Жаркой, пыльною, полевой.
На работу ушла молодою,
А вернулась старухой домой…
Или вот ещё одно стихотворение, где Смирнов выражает смысл — важный, законченный в пределах векового многокольцевого времени нашей эпохи:
Былую Русь не воскресить из праха,
А будущее — тёмного темней…
Да, тяжела ты, шапка Мономаха,
Но ленинская кепка — тяжелей.
Теперь я хотел бы остановиться на интимной лирике поэтов, без которой представления об их духовных ипостасях останутся неполными.
Для лирического героя В.Смиронова значение женщины во времени и пространстве необъятно велико: "Ты в дом вошла, вселенски хлопнув дверью. Ты, как звезда, в мой мрачный дух сошла". Он ощущает женское начало в природе — "округлость нежная сугроба напоминает девичье плечо". Он, мрачный, оттого и светлеет, что женщина-природа дарит ему хмельное вино любви: "И пятится ночь: у меня на губах горят и не гаснут весны поцелуи". Он всегда в ожидании чуда, в надежде встретить лучшее из лучших воплощений женственности в природе. Он чутко схватывает малейшее из её проявлений, бережно копит в душе любую из примет:
Осторожно влетая в оконце,
Словно твой воплотившийся дух,
Возле зеркала вьётся и вьётся
Тополиный светящийся пух.
Когда в его судьбу входит избранница, поэт предполагает в ней божественность, готов преклоняться перед ней. При всех перипетиях интимных отношений в памяти поэта она остаётся такой, какой он воспринял её впервые:
А ты была безликой берегиней,
Берёзой белой совесть берегла.
А ты была небесною богиней,
И золотой змеёй во мху была.
Пробужденье поэта к новой жизни всегда сопровождается благодарностью, каждый миг с любимой рождает в его душе аккорды мелодий земной любви. Он осознаёт мгновенность самого своего существования на Земле: "Я живу не на этой планете — я на этой планете умру". Потому и умеет ценить любой миг, приносящий облегчение и радость: "Может, всё-таки камень могильный эти бабочки стащат с меня?" — никогда не теряет поэт последней спасительной надежды.
У В.Смирнова женщина должна разделить с ним бессмертие. Он пытается сообщить ей свою духовность, словно не во всём доверяя земной чувственности её проявлений любви. Вихрем увлекая за собой, поэт стремится спасти её для бессмертия:
Зацветает сирень.
Вышел утро встречать я.
Мы — бессмертны. Надень
Своё белое платье!
Он делает это самоотверженно, а потому и бывает порою рассержен, горяч, не находя спасения для самого себя. Он всегда щедр и бескорыстен в чувствах: "И жизнь свою, как на болото шубу, я лихо бросил под ноги твои".
При всей необузданности своих любовных переживаний он никогда не покажет перед женщиной своего превосходства, ему необходима равная ему, а не рабыня. Вновь и вновь, вопреки всему, напрягает он свои усилия во имя женщины: "Я выкрою из собственного духа весёлое столетье для тебя!" — обещает поэт. По всему, у Смирнова преобладает родительское, созидательное начало. Лирика его на крыльях колыбельно-поминальных строф, как и женщина, воспеваемая им, призвана дарить радость и надежду:
Она в века, как молния, летает.
Она светла, как летний луч в реке.
Одной рукою — милого ласкает,
Держа людскую цепь в другой руке…
Лирике же Кузнецова более присуще вершительное начало, а порою и ниспровергающее. Его лирический герой и в интимной лирике остаётся олимпийским громовержцем, сохраняя страстность и порывистость чувств:
Ты женщина — а это ветер вольности…
Рассеянный в печали и любви,
Одной рукой он гладил твои волосы,
Другой — топил на море корабли.
Кстати, эти строки Ю.Кузнецова из стихотворения "Ветер", написанного в 1969 году, с лёгкой руки плагиатора Пеленягрэ положены на музыку И.Крутого и на голос Аллегровой. Сегодня они у всех на слуху, только мало кому известно, что настоящий автор этих стихов — поэт Ю.Кузнецов.