Вечером выехал из института в ДЖ на презентацию и открытие выставки какого-то художника. Звал интеллектуально-деловой клуб. Пишу так неопределенно о художнике, потому что все по своему обыкновению перепутал, и презентация, оказалось, была вчера. Машину оставил возле фармацевтического факультета мединститута напротив. Дом журналистов потерял былую ухоженность и превратился в своеобразное торжище. Внизу два книжных развала, наверху поет какая-то группа. Слоняются разные люди. Висит объявление о каком-то заседании по поводу журналиста Пасько. Это его постоянная аудитория. И тут же я выяснил, что забыл мобильник на столе в кабинете. Разворачивать машину было негде, да и заняло бы это много времени. Я даже обрадовался, что сбросил с себя эту духовную обязаловку, всем я, оказывается, что-то должен. Днем сделали В.С. маленькую операцию, закрыли ей старую фистулу, и она ехала домой. Пишу маленькую, чужой боли не понять, сколько ей всего уже сделали за последнее время, и сколько накопилось, наверное, боли и нетерпения. Я решил до института две остановки идти пешком. Почти сразу же у Музея восточных культур встретил Толю Макарова. Сколько было надежд, как уверенно чувствовал себя он в молодости, особенно после своей повести в "Юности" о музыке на дворе. Как в Университете на факультете журналистики его возносили, а меня ругали во время какого-то обсуждения первых книг молодых. Ничего я не забыл и никакой несправедливости не забыл. Какие огромные статьи печатал он в начале перестройки. Какие были прекрасные вояжи в Нью-Йорк. Сейчас, в скромной кепочке, в курточке. Что-то пишет в газете, что-то делает на телевидении. Заговорили, что сейчас, чтобы печататься и писать, надо где-то работать. Я рассказал, как иногда наши ребята страстно выгуливают наших приехавших учиться девочек-иностранок в надежде уехать. Тут же вспомнил Г.П. о котором мне сегодня рассказала Зоя Михайловна. Я ей: через год, когда Г.П. закончит вуз, начнет поступать в аспирантуру. Он все знает, принимает лишь одну сторону литературного процесса, с холодом относится к русским писателям, внутри устало-равнодушный. Ум не поэта, а одухотворенного бухгалтера. Не будет, ответила З.М., никаких проблем. Он уедет, когда закончит вуз. Он так и сказал, я хочу жить где-нибудь на Западе, например в Англии. На это Толя Макаров тут же рассказал мне о нашем общем знакомом, писателе В.П., который недавно бросил свою еще не старую жену и ушел к очень богатой женщине, которая намного его старше. Она выглядит рядом с ним, как его мать, — это чтобы писать или чтобы жить?
А уже на обратном пути из института на другой стороне бульвара встретил свою бывшую ученицу Дину Торощину. У нее умер отчим, известный писатель Юрий Давыдов. Это произошло 17 января, почувствовал себя плохо, лег в больницу, рак, смерть. Еще совсем недавно он объявлял результаты Букера. Но уже тогда мне показалось, что происходит с писателем что-то тревожное.
Последние дни отпуска 9-10 февраля, суббота, воскресенье. Лобанов. Толик и телевизионная антенна. Завтра надо плотно и всерьез выходить на работу. Отпуск закончился.
Ольга Сапожникова «ПУТЬ ДУШИ – В ТАЙНУ»
Владимир ЦЫБИН. “Крестный путь”. — М.: МГО СП России, 2001. — 162 с.
Я хочу одного,
и храню в своем сердце, как кладь,
чтобы весь замурован в грозу,
замурован в летящие версты,
я себя как морзянку,
мог грядущему дню передать.
Владимир ЦЫБИН
Ничего случайного в жизни не бывает.
Последняя книга В.Д. Цыбина "Крестный путь" появилась, когда Владимир Дмитриевич уже ушёл.
И это правильно — если говорить о назначении книги, её скорее всего можно назвать оракулом. Персональным оракулом, который Цыбин писал о себе, для себя. Вся книга — пророчество, предсказание скорого конца жизненного пути Поэта. Пред-знание, которое людям, находящимся в начале ли, середине Пути, равно недоступно. Пока оно не сбудется.
"Крестный путь" состоит из трёх частей: "Русская Голгофа", "Воды забвения" и "Седьмая чаша". Три символа, разнородных по сути, но выстраивающих связный ряд, последовательность: восхождение на Голгофу и распятие Спасителя как суд людской, как жертва, приносимая во имя Господа; воды забвения — воды Леты, реки, протекающей меж миром живых и миром мёртвых; седьмая же чаша гнева Господня — Страшный Суд.
Здесь три составляющих, Троица, — это позволяет, опираясь именно на символическое начало в поэзии В.Д. Цыбина, отметить, что больше здесь и не должно быть ничего, и отнять здесь ничего нельзя. Это — тоже образ.
И выходит, что "Крестный путь" Цыбина исключает Спасение, — не сказать вообще, а именно в личном плане… Можно сравнить предвидение автором судьбы России и своей судьбы:
Но, как ковчег библейский Ноя,
Взметнётся Русь над бездной вод —
И с неба время неземное
На землю падшую спадёт.
И:
Мне в тягость моё заточенье,
Где стрелки повёрнуты вспять…
И кто-то за мной моё время
Поглубже спешит закопать.
Итак, три части. Страдание, отрешение от суеты и снова страдание. Спасения — нет. Только боль. Это боль души, которой указан путь в Тайну. Это смирение перед лицом Судьбы, отрешение от своего "я", от собственной воли — и надежда на Высшую справедливость.
Постоянно ощутимое стремление к прорыву на какой-то новый качественный уровень — и страх перед этим прорывом. Попытка подняться ввысь — и боязнь неизведанной высоты:
Как же, жизни всей вослед,
Встав ростком над бороздой,
В мире, где спасенья нет,
Мне хотелось быть звездой?..
И всё равно: понимание того, что "осталось к бездне — полшага". Что слабнет ощущение земли под ногами; и твердь колеблющаяся, и трава колышущаяся — "беззвучно стекает весь мир в саркофаг" — всё предвещает Апокалипсис.
В первой части действительно чувствуется: стихи заземлены и привязаны ко времени. Действительно — восхождение на Голгофу, сопровождающееся видениями будущего — Страшного Суда, сердца на весах, картинами из прошлой жизни (потому что это уже другая жизнь, это уже взгляд со стороны) — "отворены сухие вены дней". Здесь если и идёт речь о настоящем, то именно — о знаках приближающейся катастрофы:
Трава дрожит, в её наклоне
Есть тайный знак, что мир распят.