В тех краях основатель рода и приобрел земли.
Канву, связанную с движением и трансформацией этого образа, я не могу в авторском изложении привести полностью из-за скудости газетной площади. Видения самого автора, впрочем, тоже не всегда внятные.
Долго ли, коротко ли продолжалось безмятежное существование княжеского рода в усадьбе, не сообщается; но однажды фамильный склеп приоткрыл вход в некую подземную звонницу. Проникнуть туда и позвонить в колокол (этой тайной владеют только представители рода) — значит спровоцировать в отечестве смуту.
У вас, конечно, много недоуменных вопросов. Что же, на часть из них поможет ответить текст, прочитанный лично. Некоторые вещи не смог бы прояснить и сам автор, судя по тому, как много вещей осталось им недодумано. Но это тот редкий случай, когда полной продуманности, ясности от автора и нельзя требовать. Требовать точности можно от автора с натурой очеркиста, от бытописателя, коих у нас в литературе не счесть. П.Крусанов другой, он — сказочник, и он в сравнении с ними здорово выигрывает. П.Крусанов верит в то, о чем повествует, и оттого его выдумки кажутся более достоверными в художественном отношении, нежели самые точные списывания с действительности. И это при том, что почвой, от которой он отталкивается в своих выдумках, и в новом, и в прежнем романе является отечественная история.
Когда другой писатель из Петербурга (Ленинграда?) Даниил Гранин обращается к исторической тематике и, в частности, публикует роман об эпохе Петра Первого, нельзя не заметить по характеру произведения, что это шаг, продиктованный взвешенными раздумьями, осознанной необходимостью, что в другой ситуации материал для романа мог быть другим, с историей вовсе не связанным. Павел Крусанов и здесь достаточно резко выделяется среди тех, кто по тем или иным причинам обращается к истории, чтобы тайное якобы сделать явным, провести параллели с днем сегодняшним и пр. Для П.Крусанова отечественная история менее всего "материал" — это мир, в котором живет его художественное сознание, мир, благодаря которому осуществляется его дар творца, сказочника. П.Крусанов свободен от обязательств следовать фактологической достоверности, его интересует в первую очередь дух той или иной эпохи, а также человеческие и мистические образы, которые в ту эпоху могли играть ключевую роль. Отсюда его удивительное свойство, притом не сфабрикованное, а подлинное, органически ему присущее: он обращается не только к прошлому, но умеет "оглянуться вперед", и прежний роман "Укус ангела" красноречиво свидетельствует об этом.
Читая "Бом-бом", нельзя не обратить внимание, как часто описывается здесь движение воздуха, ветра, даже летние метели из листьев, пыли и трав. В романе есть удивительная зарисовка-размышление, как наиболее точно изобразить на картине падающий снег... Очень воздушный роман, и это совсем не случайно: в нем отсутствует то, что довлеет над всей современной жизнью и современной литературой, по разному проявляясь, — тяжесть материализма. Имею в виду не только примитивный мещанский материализм с заботами об итальянской мебели, канарейках и сияющей белизне клозета, но и грубую социальщину, которой заражена отечественная литература. Вообще в романе чувствуется некоторый эстетизм, может быть иногда неуклюжий, но для автора существенный (как, впрочем, и в "Укусе ангела", самая концепция которого в значительной степени эстетизмом и была продиктована).
Есть что-то обаятельное в личности автора, как она обозначается в его текстах, и это обаяние связано не только с его художественной одаренностью, хоть она несомненна. В Крусанове есть задатки воли во взаимоотношениях с миром — качество, почти утраченное русскими писателями, — нежелание утверждаться ценой уступок господствующим стереотипам и вкусам, он позволяет себе не идти на поводу у читателя (издателя, критика, телеведущего), скорее, заставляет себе подчиниться.
Роман П.Крусанова должен запомниться и присутствием в нем образов, которые когда-то было принято определять как "народные типы". Так повелось, наверное, еще со времен "Дубровского", что в сознании русской литературы народный тип связан прежде всего с деревенской Россией, с крестьянством. До недавнего времени казалось, что отечественная литература утрачивает чувствование народной жизни, понимание народной психологии. Если говорить конкретно о деревенском мире, то все последние годы он изображался, как мир враждебный и дикий (подобное восприятие отчетливее всего демонстрируют "деревенские" рассказы Людмилы Петрушевской, автора, в художественном творчестве, по крайней мере, идеологически беспристрастного). Что же говорить о семействе пьецухов-шендеровичей, которые сознательно глумились над этим миром, усердием и беспощадностью компенсируя свою ущербность литературных карликов. Что говорить о знатоке российского люмпенства Астафьеве, чьи книги усиленно выдавались за описание народной якобы жизни. Конечно, и в это время появлялись произведения В.Белова, В.Распутина, писателей, вносивших последние штрихи в классическую деревенскую прозу, печатались повести и рассказы уступающего им по масштабу дарования, но не уступающего по точности изображения Б.Екимова. И тем не менее, все это было как бы не в счет, точнее, относилось на счет прошлого, причислялось к достояниям прежней эпохи. Нужно было внимание к народным образам со стороны нового поколения в литературе, что служило бы подтверждением их вневременной значимости. В романе П.Крусанова мы имеем такое подтверждение: невозможно забыть, как точно, доброжелательно и естественно написан тот безымянный пастух, который встречается на пути главного героя в деревню.