Тот молча кивнул.
— Во-во! Летом сидишь на пруду с удочками. Вечерняя зорька. Ни ветерка, бывает, ни тучки. Коршуны высоко так кружатся, покрикивают, как бы жалуются на что-то. Карась плавится. Спокойно, хорошо, даже слезы от такой благодати... А тут еще бабы... Коров, значит, отдоили, дела переделали и — запели. И по всей деревне слыхать. Бывает, и слов не разобрать, а сами голоса, прямо душу скребут, в пруд прыгнуть тянет... Тут как-то какие-то городские купались, услыхали и не поверили. Думали, магнитофон. — Юрий Андреич подкурил окурочек самокрутки. — А пруд у нас какой, пляж! Правда, в ту весну плотину прорвало, пока восстанавливали — наполовину сошел, потом по берегу позарос ряской и камышом. Как-то надо бы чистить... А земля! Вот материшь это хозяйство, материшь, а весна подходит — руки чешутся. А у тебя, Игорек, все как-то. Помнишь, у тебя рассказ есть: огород, всё цветет, пышет, все прекрасно, правильно, и вдруг туча нашла, град — и от огорода одна мешанина.
— Ну, так ведь бывает, — вступилась за Игоря гостья.
— Бывает, не спорю. Но к чему так-то описывать? И чем рассказ кончается: мужик выходит из-под навеса, где от града прятался, видит всю мешанину и падает на чурбан. Все, дескать, жизнь кончилась, некуда... — Сосед кряхтя переменил позу на маленьком, жестком табурете. — На самом-то деле не так. Если даже выхлещет град, пусть даже в июле, то по новой садят. Никто от этого не помирает. А у него...
— Ладно, лучше давайте выпьем, — не выдержав, перебил Игорь. А сосед сразу переключился:
— Это — всегда готовы!
Бутылка "Серебро Сибири" уже опустела, Юрий Андреич откупорил свою.
— Вы, Марина, не беспокойтесь, — предупредил, — хороший спирт. Мы гадость не пьем. А вот из этого вся водка и производится.
— Да, вы уже говорили.
Но все же разбавленный градусов до тридцати пяти, плохо очищенный и вдобавок отдающий плавленой резиной спирт отличался от "Серебра Сибири". Марина глотнула неосмотрительно щедро, поперхнулась, стала ловить воздух широко открытым ртом, глаза налились слезами. Игорь протянул ей морс:
— Запей скорее.
— Что, плохо? — испугался сосед.
— Ничего-ничего... сейчас... — Марина продышалась, пожевала капусты; чтобы загладить неловкость, спросила: — Юрий Андреевич, а у вас дети есть?
— Как же, трое. Сын Александр да две дочери.
— Они здесь живут?
— Нет, зачем же — в городе все, на хороших работах. Квартиры отдельные, семья. Пять внуков уже. Богатые мы со старухой насчет этого дела. Только, — сосед потускнел слегка, — она теперь еще хочет и деньгами разжиться. Решила теплицы делать, помидоры ростить под целлофаном. На наших тут, на Калашовых насмотрелась. Они целую эту, оранжерею, устроили, и ездят в город, торгуют. И ей тоже вот надо стало. Тут о покое думать пора, а она... Да пускай бы росло нормально, так ведь столько всего для этого надо. и целлофан, и мотор для полива, и шланги...
Игорь, устав слушать соседа, поднялся, пошел к печке подбросить. А Юрии Андреич не на шутку увлекшись, жаловался Марине:
— Просто так ничего у нас не растет. Не Африка. Еще и туманы черные, выбросы, говорят, с алюминиевого комбината. От них все язвами покрывается, даже картошка с капустой, а уж что о помидорах-то говорить. Еще жучки всякие, тля... целлофан она собралась покупать! пускай покупает, только я ей твердо сказал...
— Что, разливать? — вернулся к столу хозяин.
— Дава-ай! — Юрий Андреич уже заметно опьянел, лицо раскраснелось, сделалось каким-то хитровато-задиристым. — Давай, чего тянуть... А вы, Мариночка, извиняюсь, к Игорьку-то как приехали? В гости... или как?
Марина посмотрела на Игоря, с серьезным видом делящего водку, ответила:
— В гости, наверное.
— Я к тому спросил, вы уж не сердитесь... ведь сидит же, никуда не ходит. Борода отросла, как у деда, а молодой парень ведь! Здесь уже как... — Сосед беззвучно пошевелил губами, считая. — Ну да, уже три с лишним года...
Марина поправила:
— Скоро четыре.
— У? Ну, тем более! Четыре года, и не видать его, не слыхать. Жалко даже, ведь не понимает, что жизнь, она же одна... А девки-то, — Юрий Андреич осклабился и подмигнул, — девки ой интересуются! А он...