Октябрь 1939 г. Из посторонних (за много-много лет) мне хорошо было по-настоящему только с Анной Андреевной. Когда недавно я была у неё и она прочла мне свои стихи, как будто сквозь толщу непроницаемой нашей лжи и лицемерия я, наконец, услышала искренний голос поэта, простой голос женщины, никому не льстящий, только свободно проливающий свою скорбь о сыне таком, какой он есть на самом деле, а не о таком, каким он представляется другим.
Я засыпаю ни поздно, ни рано.
Сердце горит, как открытая рана.
Вижу я брошенных Ваших детей,
Вижу большие глаза матерей,
Слышу, как плещет Печора и Обь,
Странно молчит непроглядная топь.
Родина-мачеха! Сжалься, прости
Гибнущих там, на таёжном пути!
Нас наказуй за безбожный уют,
Ради которого терпят и лгут!
Не засыпая ни поздно, ни рано
Совесть горит, как открытая рана.
Л. Андриевская. 1938 г.
16.11.41. Писать невозможно ни писем, ни стихов, ни дневники. Живёшь с какой-то смертью в груди. Юг у немцев, Украина, Крым, Донбасс, Ленинград в осаде уже третий месяц. Бои под Москвой.
Пишу под артиллерийскую канонаду. Воздушными налётами разрушены все окраины до основания и разворочен центр. В городе голод. Живём у Бориных друзей. Милые люди, но в такое время жить не дома! Снятся страшные сны. Третий месяц спим не раздеваясь. Такое чувство, что всё едешь куда-то и никак не приедешь, или сидишь на вещах и ждёшь поезда, а его нет, нет, нет. А кругом всё грохочет и воздух гудит от снарядов.
Анна Андреевна улетела, она сейчас в Ташкенте. Страшнее всего мне за Тату, жальче всех Борю (Б.М.Э.). Он очень остро голодает, у него началась цинга, опухли глаза — минутами я боюсь потерять его...
А вы, мои друзья последнего призыва,
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стать плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена! Ведь всё равно — вы с нами!
Все на колени, все! Багряный хлынул свет,
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами —
Живые с мёртвыми: для славы мёртвых нет.
А.Ахматова. 1942г.
Андрей Воронцов "ТИХИЙ ДОН" - ЭПОС РУССКОГО НАРОДА (К выходу 1-го тома "Всех сочинений" М.Шолохова. М., Московский писатель, 2001)
Представьте, что у нашего народа существовал бы эпос вроде "Илиады" (изумительное "Слово о полку Игореве" — все же не "Илиада"), но не было бы ни академического, ни просто хорошо комментированного издания его. Немыслимо! Между тем все до недавнего времени так и происходило. Роман Михаила Александровича Шолохова "Тихий Дон", обеспечивший безбедное существование в советские времена целой армии (а если не армии — так дивизии уж точно) шолоховедов, лишь единицы из которых оказались серьезными исследователями, а большинство — типичными иждивенцами, не был ни признан нашим национальным эпосом, ни издан в том виде, который бы соответствовал этому высокому статусу.
Кто-то скажет, что вопрос о признании "Тихого Дона" нашим эпосом — спорный, но это не более чем инерция "шолоховедения": спорить на самом деле не о чем. Для вящей убедительности сравним "Войну и мир" Л.Толстого и "Тихий Дон". Толстовский роман явно претендовал на то, чтобы стать таким эпосом, но им в полной мере не стал (что не умаляет других его достоинств) — это прежде всего роман о русском дворянстве, что, собственно, признавал в одном из предисловий сам автор. А дворянство и народ после войны с Наполеоном пошли разными дорогами, в отличие от казачества, привилегированного до революции сословия, но с лихвой и сполна разделившего после 1917 года судьбу всего русского народа. Казаки опомнились раньше остальной России (верхнедонские восстания 1918 и 1919 годов), но в конечном итоге судьба вешенских и тамбовских повстанцев была одинаковой. Собственно, она была одинаковой у всех: у дворян, у интеллигентов, у крестьян, у рабочих — потому "Тихий Дон" и стал общенациональным эпосом.
Судьба творческого наследия М.А. Шолохова весьма схожа с его собственной судьбой. Получивший всемирное признание еще в молодые годы, потом лауреат Нобелевской премии, он не только не был в нашей стране официальным литературным кумиром, каким стал, скажем, во Франции человек с куда более скромным дарованием — Франсуа Мориак, но и находился в тени средних, теперь почти забытых писателей — А.Фадеева и К.Симонова. А две первые книги "Тихого Дона" были отмечены звучащей теперь уже анекдотично фразой критика А.Селивановского в "Октябре": "Из общего потока крестьянской литературы особенно интересны для нас три романа: "Лапти" Замойского "Девки" Кочина и "Тихий Дон" Шолохова". Шолохов, заметьте, на третьем месте! И к литературному наследию Шолохова, как уже отмечалось, и к памяти его долгие годы относились точно так же. Лет через десять, наверное, людям покажется невозможным, немыслимым, что в 1984 г., после смерти великого писателя, не был объявлен траур по всей стране, не был поставлен ему памятник в столице, не говоря уже об академическом издании собрания его сочинений.