Рассказавший мне эту историю коллега улыбнулся: "Вот так, Илья, новые времена пришли! А Ткачев-то побледнел даже — не угодил…"
Все это вспомнилось, когда я открыл дверь в дирекцию Манежа и увидел вальяжно развалившегося в кресле президента АХ Угарова. В свое время я застал еще его на берегах Невы в институте им. Репина. Я был первокурсником, а он уже защищал аспирантскую работу на тему о счастливой жизни советских колхозников. В Академии его почему-то называли "Берка-кантонист".
Ткачев, в отличие от Угарова, расплылся в улыбке, увидев меня: "Здравствуйте, здравствуйте, Илья Сергеевич! Вот видите — и вы теперь будете представлены на нашей общей совместной выставке советских художников! Сами понимаете: перестройка, все меняется",— хихикал он, потирая руки и кивая головой с прямым пробором, как у передовиков труда на плакатах 60-х годов.
Я вежливо спросил у руководителей советского искусства: "Мне будет позволено выставить две картины или одну?" Ткачев подчеркнуто вежливо забубнил: "Одну, одну! У нас совсем уже места нет, художников хороших в стране, к счастью, много, но Манеж-то не резиновый! Разворачивайте обе, сейчас и выберем".
Угаров, ненавидевший меня и словом и делом ничуть не меньше приторного Ткачева, презрительно процедил: "А зачем разворачивать? Выставим ту, которая поменьше. А орясину эту уносите домой — товарищ Ткачев прав, места нет".
В день открытия выставку посетили Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной. Тайно симпатизировавший мне тогдашний парторг МОСХа Виталий Абакумов, смеясь, рассказывал на следующий день за чашкой чаю: "Ну и шухер ты навел вчера в Манеже, Илья! Угарова и Ткачева прямо колотило, как в лихорадке. Раиса Максимовна, обойдя с Горбачевым всю выставку, вдруг спросила:
— А где же работы нашего самого известного художника Ильи Глазунова?
— Ну как же, Раиса Максимовна, есть и Глазунов! Правда, он решил только одну работу показать — "Детство Андрея Рублева". У нас все художники представлены…
Абакумов, оживленно потирая руки, продолжил: "И вот, представляешь, Илья, вся толпа сопровождающих повернула назад и двинулась снова обратно к служебному входу, куда они, собаки, твоего "Андрея…" задвинули — в темный угол бокового отсека. Генсек с женой простояли возле картины минут пять, не меньше! Потом М.С. сказал: "Я Илью давно знаю, еще с комсомольских времен". А Раиса поддержала: "Какой глубокий психологизм, какая духовность выражена в этой работе!"
Но самое удивительное произошло потом. Наутро мне позвонил сам министр культуры СССР П.Н.Демичев. Его помощник Г.Г.Стрельников, с которым меня связывала уже несколько лет сердечная дружба и которому я столь многим обязан, тут же перезвонил мне и бодро заявил:
— Ильюшенька, ноги в руки, хватай такси и быстренько к нам, а то у Петра Ниловича через час большое совещание.
— А что случилось?— настороженно спросил я.
— Придешь — узнаешь. Не волнуйся, все хорошо,— загадочно ответил Стрельников.
В отличие от Фурцевой, Демичев симпатизировал мне, но, боясь своры художников, с которыми я "шагал не в ногу", поддерживал вяло, однако не давал топтать и унижать. Как говорится, и на том спасибо.
— Отдышись и поправь галстук,— напутствовал меня Геннадий Геннадиевич.
Я открыл тяжелую "руководящую" дверь.
— А, Илья, садись,— пожав мою руку, сказал министр.— Должен тебя поздравить от всей души — ты создал настоящий шедевр.
Я растерянно молчал: всего ожидал, но такого…
— Ну, что ты рот раскрыл?— по-начальственному широко улыбнулся Демичев.— Речь идет о твоей картине, где изображен со свечой в руке великий художник древней Руси Андрей Рублев. Мы ее хотим приобрести и навечно повесить в Третьяковской галерее.
Потом со значительностью в голосе добавил:
— От нее в восторге Михаил Сергеевич, и я его мнение полностью разделяю.
Запомнился морозный московский день, когда меня снова пригласили в Министерство культуры. На этот раз пришлось подождать в приемной: у Демичева шло заседание художественного совета, где, среди прочих работ, должны были оценить стоимость и моего "Андрея Рублева". Заглянув в щелку приоткрывшейся двери, за которой заседал аппарат соцреализма, я увидел знакомые мне лица: Д.Шмаринов, Г.Налбандян, Решетников, Кеменов и проч.
Вышедший ко мне начальник ГлавИЗО тех лет Генрих Иванович Попов, плотно закрыв за собой дверь, не мог скрыть смущения: