— Мечтаю прямиком в Кремль, к самому главному.
— Нет уж, Михаил Иванович!— у меня вырвалось как-то официально.— К главному тебе не бывать. Он за семью запорами. А добиваться станешь — составят акт. И...— я засмеялся.— И: прощай, любимый город...
Этот смех ему не понравился. Мой гость резко поднялся со стула и заходил по комнате. Он тяжело дышал, а в глазах что-то переливалось, играло — какая-то ртуть. Я, думал, он устанет, присядет, но Миша все ходил и ходил. Наконец подошел близко-близко ко мне и заглянул прямо в глаза. Такое он уже делал не раз. Смотрит прямо в глаза, не мигает. Так и сейчас. И вот заговорил:
— А смеяться — грешно. Последнее дело — смеяться над человеком. К тому же я все продумал, но ты, наверное, прав — у самого главного мне не бывать. Но в правительство-то открыта дверь. Я скажу им всю правду. Обрисую жизнь нашу, открою глаза.
— А они, значит, малые дети. Не знают, где конопля растет, а где крапива. А ты их маленько подучишь?
— Опять смеетесь!— он поискал глазами стул и присел. Потом переставил стул поближе к столу, а глаза — прямо в меня:
— Зачем смеяться. К Ленину тоже шли ходоки, и у них выгорало, да. Только поговорят с Ильичом,— он топнет ногой... Да, топнет, прикажет, и завертелась вся канцелярия. Вот и я...— и тут я его перебил. Меня стал раздражать его уверенный тон.
— Ну хорошо...— начал я вполне спокойно.— Зайдешь в правительство, а там спросят: где ваш мандат, где печати, да кого представляете, да зачем... Есть такие любители очень едких вопросов.
Мои слова, видимо, его смутили, насторожили, и он замкнулся. Молчал выразительно, точно в нем что-то накапливалось, оживало, точно он на что-то решался, — и вот опять заблестели глаза.
— А мне помогут! Помогут!— голос вышел звонкий, напористый, как у мальчишки. Я даже его не узнал.
— Но кто поможет? — прервал я его ликование. Он повернулся ко мне всем туловищем и покачал головой:
— Значит, не верите?.. Вижу — не верите. А я зайду в газету "Четвертая полоса" и там возьму все мандаты. Редактор меня уважает и любой лист подмахнет.
— Какой лист?
— Ну, мандат-то... Так что успокойся и помолчи в тряпочку. Я могу и задание взять — написать, к примеру, о Московских храмах. А наш Кремль чем не храм!— он победно посмотрел на меня и вытянул что есть силы шейку. Эх, какой петушок! Сейчас прокукарекает. Так и есть:
— Ловко, а? Не бери меня голой-то рукой, а то обожгешься,— и он засмеялся, счастливый.
— Есть там еще в нашей бутылочке? Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец.
Я плеснул ему несколько капель. Он выпил и зажал рот рукавом:
— Как ее, стерву, принимают? Раньше хоть из пшеницы гнали, а теперь какая пшеница?— он безнадежно махнул рукой, и взгляд его погрустнел.
— А как поедешь? Билет в Москву дорогой. Недавно еще добавили...
— Значит, поеду,— он выразительно хмыкнул.— У меня на смерть отложено девятьсот рублей. Этого, конечно, мало, так что денежки использую на билет. А когда помру, то на снег не выбросят. Оно, конечно...— он еще хотел что-то добавить, но потом обреченно махнул рукой. — А во-вторых, решенье принято, альтернативы не будет. Полный консенсус! Так говорят господа-демократы, ха-ха,— он нехорошо усмехнулся и посмотрел долгим взглядом в окно. А на улице, видно, гуляла метель. Там, за рамами, все время что-то постукивало, потрескивало, наверно, прохаживался воевода-мороз. А Миша в этот миг опять смотрел на меня, и я выдержал этот взгляд. И он размечтался:
— Лишь бы доехать! А там уж... Я такое им расскажу!..— он погрозил кулачком куда-то в угол, точно там обитал кто-то живой.
— Москву ничем не удивишь...— я сказал это очень тихо, как бы себе сказал, но он услышал, И сразу — на приступ:
— Зачем удивлять?! Я им правду в зубы. Пусть правды моей наедятся, да... А первым делом скажу, что народишко наш устал, еле ноги таскает. И кругом — воровство...
— В Москве, конечно, не знают.
— А если знают, пусть меня
ют законы. Надо круто за воровство, да... Надо отрубать ворюгам руки. Не сразу, понятно, а постепенно.
— Как это?
— А вот так, миленький! И не взирая на лица. А если впервые попал, то долой один палец. Чик-чик — и нету. Второй раз застукали, то ладонь отсекай! И только так, не согласен?