Однако судьба культуры обрекает ее на вечное противодействие своей судьбе. Это всегда было и будет интересно проследить на примере поэзии.
Славянские культуры литературоцентричны, слово для славян значит многое (пусть не больше "по объему", чем в других культурах, но в своем направлении глубже) со времен создания славянской письменности Кириллом и Мефодием. Читаем у академика А.М.Панченко: "Для южных и восточных славян идея общности судеб племени и судеб речи стала культурной аксиомой еще при Кирилле и Мефодии (ср. два значения существительного "язык" — речь и народ, нация)" ("О русской истории и культуре", "Азбука", 2000, с.117). Западные славяне здесь тоже не исключение, несмотря на латинский алфавит, внутренние формы слов тем не менее, совпадают. И общность не только в родственном фольклоре, но и в вековых взаимных отношениях, которые в истории колебались от дружбы и союзничества до "спора славян между собою" (Пушкин).
Поэтические антологии с переводами, как раньше было принято говорить, с языков "братских стран" не издавались давно, с начала перестройки, когда слово стало опустошаться, а свобода нарастать. Правда, поэзия вообще как жанр с этого времени как бы перестала существовать в новом культурном обиходе, ориентированном на "цивилизованный образ жизни". Этот пробел так или иначе следует восполнять.
Время после Второй мировой войны можно взять за относительную точку отсчета, это то время, о котором Теодор Адорно сказал, что после Освенцима нельзя писать стихи. Именно в это время стала меняться поэтика, традиционная поэтичность, связанная с символизмом начала века, с его романтическими иллюзиями, так же, как и трагический пафос экспрессионизма уступили место трезвости и парадоксальности свободного стиха. Как уже упоминалось, социалистический гнет пытался приручить поэзию, но в результате разделил литературу на диссидентскую и официальную, в крайнем проявлении на "отечественную" и эмигрантскую. По-новому стал пониматься космополитический тезис, согласно которому у поэта родина в его языке, где бы он сам ни оказался по политическим или иным причинам. Во всех этих моментах стоит подробнее разобраться сегодня, наверстать упущенное и показать новое, не стоит забывать, что в советское время переводили на русский язык прежде всего тех поэтов, творчество которых соответствовало установкам социалистических режимов. А новое поколение, выросшее в условиях, как бы ее ни понимать, но свободы, практически неизвестно современному русскому читателю, если таковой еще сохранился. Будем стараться его сохранять!
Состояние "нашего века" не так давно определил русский философ Иван Ильин ("Путь к очевидности", 1957): " Вся современная культура, "социалистическая" и "несоциалистическая", потрясена в своих основаниях: ей грозит разложение и гибель. Это объясняется тем, что она создавалась и ныне по-прежнему строится с отстраненным и заглохшим, омертвевшим сердцем. Ее породил душевный акт неверного строения, и это вело и ныне ведет к самым тягостным, извращенным, трагическим последствиям. Современное человечество, "христианское" и противо-христианское, должно понять и убедиться, что это есть ложный и обреченный путь, что культура без сердца есть не культура, а дурная "цивилизация", создающая гибельную технику и унизительную, мучительную жизнь." Отсюда вполне отвечающий нашему времени итог: "...современный "культурный" человек стыдится своей доброты и нисколько не стыдится своей злобы и порочности." (Собр. соч., т.3, 1994, "Русская книга", с.392, 394)
В том же 1957 году, как бы откликаясь на это состояние "обреченного пути", польский поэт Анджей Бурса написал характерное для своего поколения стихотворение "Грубый силлогизм":
Даром ничего красивого не достанешь
закат солнца всегда даром
значит он некрасив
Но чтобы блевать в сортире ресторана
надо заплатить за водку
эрго
в сортире есть красота
а в закате солнца нет
А я вам скажу это вздор
я видел закат солнца