Вон за долом — дол,
За селом — село:
Кто богат, кто гол,
Мир встречают!..
В радости слышны!
Тех, кто рушил зло,
Кто пришел с войны,
Привечают!..
8.
...Что-то ивушка
Стала нежною.
Ваня с Аннушкой —
Под корнями...
И течет река
Всё по-прежнему,
Вьется струечка
Их кудрями...
Вам бы, Аннушка
Да Иванушка,
Другу для дружка
Расстараться...
— Нам, мил человек,
Здесь у бережка
Никогда вовек
Не расстаться!..
За волной — волна
Бьются вновь и вновь...
Глубока без дна
Неба синь...
Зачалась от них
Вечная Любовь,
И пошла она
По Руси...
Виктор Потанин УШЁЛ И НЕ ВЕРНУЛСЯ
Он был такой бедный, что не имел даже часов. Но это его не смущало. Иногда он обращался прямо к прохожим:
— Миленькие, который час на ваших швейцарских? Сто раз извините…— и на лице слабая погибающая улыбка, и голосок западает. Можно подумать, что человек клянчит денег. Но порой в нем что-то просыпалось, бурлило, и голосок сразу наливался и летел над толпой. Зато слова... Ах, эти слова! Они были смешные, пустяшные и сыпались, как горох из мешка. Так обычно кричит рыжий клоун где-нибудь на арене, но этот занимался серьезным делом,— он продавал газеты. И хорошо продавал, возле него всегда собирались люди. Одни выбирали газеты, другие смотрели прямо ему в рот, который ни на секунду не закрывался:
— Моя бабка, когда помирала, то завещала — бери, Мишенька, двадцать тысяч! Пять — себе, пять — жене, остальное — раздай по людям... А ну, миленькие, подходите поближе, не бойтесь, в кошельках подолгу не ройтесь, ха-ха. Но это совсем не смешно. Демократы хотят продать Курилы японцам! Прочитай на второй полосе и передай другому...
Именно о японцах он кричал, когда я впервые его увидел. Я подошел поближе, и он заметил:
— Эй ты, соловей, подходи, не робей!
Видно, за соловья он принял меня, но вот уже закричал о другом;
Кто побывал на Луне, —
Получай вдвойне,
А кто не хочет вдвойне,
Тому фигу — втройне…
Он поднял высоко левую руку, между пальцев трепыхались газеты. И крылья у них, как у белых веселых птиц, то вздымались, то опускались, А он продолжал шуметь:
— Всем готовить по трешке, а лунатикам даром, ха-ха... Чего медлишь, товарищ лунатик?— он кого-то задел за плечо, другому уперся ладонью в грудь, но на него не сердились. Может, принимали за дурачка. И на следующий день все повторилось. Быстрыми коротенькими шажками он летал между торговых рядов. Увидев меня, схватил резко за локоть:
— Не желаем? Всего три рубля... Кстати, это новая газетка "Четвертая полоса"! Анекдоты, гороскопы, ну и, конечно, про секс. Да, да, миленькие, и про это...— Он доверительно захихикал, но я его перебил:
— А вот про это — избавьте,— но газету все же купил. И совсем близко увидел его лицо: щеки были впалые, в желтых оспинках, а на губах какая-то мучнистая сыпь. Наверное, от простуды, а может, и от больного желудка. Под моим взглядом он начал нервничать, но не уходил. И я тоже стоял как вкопанный, и он опять предложил:
— У меня есть даже "Правда", да-да!— он испытующе посмотрел в мою сторону. Глаза у него были цепкие, без ресниц, а веки покраснели и сильно подпухли.
— Ну как, выбрали?— он пододвинулся ко мне совсем близко и заговорил доверительно.— Я продаю только то, что в рамках... Да, в рамках моих убеждений,— он многозначительно замолчал и пожевал губами, точно во рту была карамелька. Потом подергал плечом, наверное, замерз. Конечно, замерз, ведь пиджачишко болтался на нем старенький, обтрепанный, видно, с чужого плеча. А на ногах... лучше бы я не видел, что у него на ногах. Он был обут в какие-то рваные затасканные ботинки. Чтоб они не распались, он их задвинул в калоши. И все это стянул веревочками — какая тоска! А ведь на улице уже октябрь, и скоро холода. Как он их переживет, как перезимует в своих калошиках?— взмолилась душа. И тут же себе ответила — да, едва ли переживет... А он продолжал зазывать народ:
— Кому надо — налетай, что угодно — выбирай...
И люди сбегались на этот голосок, и потому торговля шла бойко. Я снова что-то купил. Он торжественно отсчитал мне сдачу. Причем каждую монетку смотрел на свет и цокал языком. Я даже восхитился:
— Редкий вы человек! Даже не берете на чай...
Мои слова ему не понравились, глаза сердито блеснули:
— Я не человек, я Михаил Иванович Дрозд,— и вдруг улыбка на все лицо.— Вот так, миленький! Вы про такое не слышали, а? Птичка певчая — дрозд, становись в очередь, в хвост, ха-ха. Жила курица, да два петуха! — одна рука у него поднялась над головой. Там, в ладони, трепыхались газеты.
Но иногда он настраивался на серьезный лад. Однажды я услышал, как он загадывал загадки и задавал вопросы. И делал это основательно, как школьный учитель. Возле него, как всегда, собралась толпа. Над ней витал его звонкий напористый голосок. И потому я разбирал каждое слово. А начал он, мне показалось, издалека:
— В чем отличка коровы от лошади?..— возникла пауза. И он обрадовался, заблестели глаза.
— Аха-а-а, попались. Выходит, в школе не проходили,— щеки у него задергались, он еле сдерживал смех. И тут я его осадил:
— А чем отличается небо от земли?
После моего вопроса он слегка смутился, затем снова пошел в атаку:
— Значит, не знаете, ха-ха. Вот какая чепуха. Тогда получайте двойку в классном журнале. И тут кто-то выкрикнул их толпы:
— А сам-то хоть знаешь?
— Не только знаю, но поясняю...— он медленно, со значеньем подвигал подбородком.— Корова, миленькие мои, корм достает языком, а лошадь зубами. Они у нее, как зубило, да. Так что запишем на лбу — зу-ба-ми,— он тяжело вздохнул и покачал головой. Его что-то угнетало. Может, болезнь. А может, какие-то злые мысли томили и потихоньку подмывали берега. Кто знает... Ведь каждый из нас — за семью замками. Наконец он встряхнулся, пришел в себя. И сразу же посмотрел внимательно в мою сторону, точно увидел впервые.