— Важнее всего в литературе, наверное, нравственная сторона дела. Пусть у меня не было аттестата, пусть не было классического образования, а нравственное воспитание я, думаю, сумел получить. И от земляков своих, и особенно от своей матери, Анфисы Ивановны. Хоть я при ее жизни и стыдился показывать свои нежные чувства, стеснялся даже ласково поговорить с ней при посторонних. А вот не стало матери, до сих пор в себя прийти от ее потери не могу.
— А в литературе были у вас такие наставники, кто помог вам, оказал влияние?
— Еще в детстве я благодаря отцу и с героями Шолохова познакомился, и с героями Твардовского. Мне даже не сами писатели запомнились, а их герои — Григорий Мелехов и Василий Теркин. Это ведь и есть главное в литературе — чтобы читатель не тебя знал, а героев твоих.
— Судя по всему, Василий Иванович, вы — дерзкий человек? Не боитесь лезть, куда не надо, писать о том, о чем не положено. Как вы считаете, нужна дерзость в литературе?
— Дерзость везде нужна. Без дерзости человек не сможет ничего путного сделать. Он начинает стесняться, и даже мысли у него начинают путаться. Стесняться можно в быту. А в деле своем, если хочешь сделать что-то настоящее, если замахнулся на громадное, обязательно надо быть дерзким. Вот я и дерзил, как мог.
— Дерзким было в свое время "Привычное дело", даже Твардовский этой дерзости, похоже, испугался. Дерзким был и роман "Все впереди".
— Я хотел защитить своих земляков, простых русских людей, которым уж совсем невмоготу было. Я все-таки и с Михаилом Лобановым спорю, и с Прохановым, и с вами насчет Иосифа Сталина. Надо признать, Сталин выкрутился за счет русского крестьянства, но его же и погубил. Я считаю, что нам коллективизация обошлась не менее трагично, чем Великая Отечественная война. Да и в послевоенные годы нужда и лишения не покидали крестьянскую Русь… Нельзя сказать, что я совсем колхозы отрицаю. И там работали честные люди. И в партии немало честных тружеников было. Я ведь сам на короткое время побывал партийным работником. Работал секретарем райкома комсомола. И даже членом ЦК КПСС был. Но это уже в горбачевское время. Ведь стыдно и за такое участие. Еще как стыдно! Стыжусь своей работы в ЦК КПСС в горбачевское время, будто я в развале страны поучаствовал.
— Но я думаю такие как вы или, скажем, Валентин Распутин в президентском совете, наоборот, старались, как могли, спасти страну.
— Конечно, я делал, что мог. Все равно стыдно, и люди правильно меня упрекали за это соучастие.
— И все же вы себя считаете советским человеком?
— А как иначе? Я не буржуазный человек. Советский человек, по моему, это прежде всего и русский человек. Потому что вне национальности людей не существует. Возьмем хоть еврейскую братию, она вся насквозь национальна. Они же все гордятся своими корнями. А разве нам, русским, гордиться нечем? Вот я и горжусь своими крестьянскими русскими корнями.
— Вы говорите о том, с каким трудом и с большим опозданием прорвались к знаниям. И все-таки целое поколение крестьянских детей пришло и в науку, и в культуру, и в политику. Как думаете, сегодня может деревенский подросток прорваться в литературу? Не перекрыты ли нынче пути народным талантам с гораздо большим усердием, чем в ваше время?
— Если человек мужественный и талантливый, с дерзостью, о которой мы только что говорили, он может пробиться. Нельзя притворяться, что тебе, мол, никто помощи не оказывает. Пробивайся, будь смелым. Я помню, писал стихи, как убегал из колхоза:
Нет, я не падал на колени
И не сгибался я в дугу,
Но я ушел из той деревни,
Что на зеленом берегу.
Через березовые склоны,
Через ольховые кусты,
Через еврейские заслоны
И комиссарские посты.
Мостил я летом и зимою
Лесную гибельную гать…
Они рванулись вслед за мною,
Но не могли уже догнать.
— Кто вам близок в литературе по духу, по образу мысли, по направленности, в конце концов, по национальному мироощущению?
— Я всегда чувствовал сильное влияние своего старшего друга, может даже, наставника, Александра Яшина. Мы были очень близки с Федором Абрамовым, Василием Шукшиным, Николаем Рубцовым. А в раннюю пору на меня очень сильно влиял Борис Шергин, изумительный архангелогородский писатель и мыслитель. Он и сейчас на меня влияет. Всегда лежит его книжечка мудрых мыслей на столе. Борис Шергин — это непрочитанный и недооцененный русский классик. И главное, я его с детства люблю. Как научился читать, так мне попал в руки Шергин, и я с ним не расстаюсь. Жалко, что я с ним так и не встретился. Знал же, что он живет под Москвой, мог его найти, как находили его Юра Галкин или Володя Личутин. Я все время собирался сходить к нему, да стеснялся. Все откладывал и откладывал. Так и дооткладывался до той поры, когда Шергин ушел из жизни. Теперь стыдно, что не успел сходить к нему. Небось, не чужой бы был.
— Очевидно, такие моменты были в жизни каждого писателя. Я, скажем, сожалею, что не успел встретиться с Шукшиным (а была возможность!); что с Георгием Свиридовым так и не сделал беседу, хотя и договаривались с ним об этом; стыдно, что маму не привез на свой юбилей из Петрозаводска. Дай Бог теперь еще успеть нам всем сделать то, что должны, что можем. Все таки русский писатель никогда не живет и не пишет для себя одного, в собственное удовольствие, это была бы смерть русской литературы. Даже Владимир Сорокин нынче признался, что для него содержание стало важнее формы, значит, для чего-то пишет. Кому-то хочет передать свое содержание, свои мысли. Так что провалились все попытки новых идеологов изменить менталитет русского писателя, увести его от жизни. Уверен, восстановится и привычный литературоцентризм, с которым так долго боролись все отечественные литературные либералы. Вот и ваше слово, думаю, еще услышат многие поколения читателей… А как нынче деревня, дышит еще?
— Деревня дышит, когда печи дышат. А печи в ней дышат теперь только летом, в дачный период, и то не все. Сколько тысяч деревень русских погибло, исчезло с лица земли. Я об этом писал и в прозе своей, не только в публицистике. Есть такой рассказ, как я ночую в деревне. И спрашиваю старенькую хозяйку: куда исчезла деревня? Она хохочет и говорит: через трубу и в синее небо ушла…
— И что, больше никогда не возродится? Сами-то вы по складу, по чувствам своим пессимист или оптимист?