Однако "великая русская литература", верность которой начертана на вашем знамени, вовсе не случайно несет на себе печать "реализма", да еще, как правило, "критического". Что это за печать? Откуда она взялась? Если мы замкнемся в рамках цеховой "литературной критики", попытка ответа на эти вопросы будет или попыткой профессионального самоубийства, или "ложью во спасение", что, по сути, одно и то же.
Вряд ли Гоголь, Толстой или Достоевский хотя бы раз в жизни отнесли себя к числу "критических реалистов". Этот термин — внешний по отношению к лучшим представителям отечественной литературы XIX века, "утвержденный" именно литературной критикой, причем критикой по преимуществу "прогрессивной", "революционно-демократической". Перекличка слов между "критическим реализмом" и самой "литературной критикой" также не может быть случайной. Учитывая, что понятие о "критическом реализме" как ведущем творческом методе классической русской литературы XIX века тем не менее прижилось и даже стало основополагающим, аксиоматичным, в столь явно выраженном парадоксе, наверное, надо разобраться. Но этот "гордиев узел" незачем рубить, как некогда Александр Македонский, — его вполне можно развязать, аккуратно потянув за обе ниточки: "критики" и "реализма".
Начнем с последнего, по причине его существительного статуса. "Реализм" — достояние поздней, уже католической латыни. Его возникновение обычно связывается со спорами двух течений в схоластике, обозначенных как "реализм" и "номинализм". Первое из них утверждало действительное существование идей как отдельных объектов бытия, второе настаивало на чисто словесном, "назывательном" их характере. Этот дуализм и связанная с ним "диалектика" западного мышления стали естественным следствием догмата о filioque, исхождении Святого Духа не только от Бога Отца, но и от Бога Сына, — догмата, неприемлемого для Православия, поскольку подобное допущение ведет, как известно, к неразличению двух из трех ипостасей Святой Троицы, к их слиянию и в этом новом качестве — к противопоставлению ипостаси Святого Духа. В тот же исторический период, что и спор "номиналистов" с "реалистами", возникли и военно-монашеские "католические" ордена, из числа которых на рубежах Руси действовали Тевтонский и Ливонский. Так что с идеологией "крыжаков", как именовали наши предки крестоносцев-католиков, русские знакомились постоянно, и Ледовое побоище можно считать даже своеобразной формой богословского диспута.
Но вся тонкость ситуации заключалась, по-моему, именно в том, что победивший к XIV веку "умеренный реализм" Фомы Аквинского и его последователей-томистов проповедовал раздельное и в определенном смысле равносильное существование двух реальностей: божественной и земной. Уже Раймунд Себундский в своей "Естественной теологии" писал, что "Бог дал нам две книги — Книгу природы и Библию".
Формальные отношения между этими реальностями могли выстраиваться ни много ни мало — пятью различными способами. Католические мыслители, надо отдать им должное, долгое время стремились не выходить за рамки позитивных связей: теодицеи, оправдания божественного земным и, наоборот, оправдания земного божественным, небесным. Однако само это разделение создало место и для иных связей, а именно — связей критических, негативных.
Чем, как не "критикой оружием" несовершенства земного мира, включая саму католическую церковь, стал протестантизм XVI века? И не использовал ли философское "оружие критики" во второй половине XVIII века протестант по своим религиозным убеждениям Иммануил Кант? А уже отсюда сама собой дотягивается цепочка до Гегеля с его "абсолютной идеей", с позиций которой можно судить обо всем сущем на земле и на Небе, и до Карла Маркса с его "Критикой политической экономики", ставшей впоследствии "Капиталом", и до русских марксистов, бравших власть в октябре 1917 года. Так что наших писателей наши "неистовые Виссарионы" не зря определяли по ведомству "критического реализма", а по сути — лично-протестантского отношения к "гнусной расейской действительности". И "немецкая классическая философия" действительно сыграла здесь гигантскую, не подлежащую переоценке роль.
В тарантасе, в телеге ли
Еду ночью из Брянска я —
Всё о нем, всё о Гегеле
Моя дума крестьянская…
Последним большим русским писателем, кто изо всех сил пытался избежать соблазна падения в "критический реализм", в истории отечественной литературы, несомненно, был Николай Васильевич Гоголь, чей жуткий вопль о спасении слышен и сегодня, спустя полтора века после его смерти. Сожженный второй том "Мертвых душ" и "Выбранные места из переписки с друзьями", — видимо, лишь слабые отголоски того интеллектуального искушения, которое он испытал в ходе своего общения с питерскими и московскими "гегельянцами". Далее критицизм русской литературы, даже "православный" критицизм Федора Михайловича Достоевского, стал всеобщим и не подлежащим сомнению.
"И ни церковь, ни кабак — ничего не свято. Нет, ребята, всё не так! Всё не так, ребята!.." Как ни относись к Владимиру Семеновичу Высоцкому, даже он — из той же "великой традиции великой отечественной литературы". И Солженицын — оттуда, и вся столь нелюбимая вами, коллега, пост- и просто модернистская шатия-братия. Но им-то вменять это обстоятельство в вину с нашей стороны уж никак не годится. "Не судите, да не судимы будете!"