Ночная Ваза полезла на стол, к ужасу стоявшей там Чаши, из которой мастер любил пить молодое вино.
— Откуда мы взялись? — спрашивало тем временем Недоделанное Блюдо. — Я ничего не помню про то, как я появилось. Правда ли, что нас сделал мастер?
— Разумеется, — отвечали кирпичи из камина. — Мастер взял глину, замесил ее, потом запустил свой круг и произвел нас на свет, а потом употребил по назначению.
— Но каково же мое назначение? — тосковало Блюдо. — Я не знаю, кто я, зачем я здесь…
— Подождите, — отвечали терпеливые кирпичи. — Придет хозяин и определит ваше место.
— Ах нет, нет, я не могу ждать, мне тесно, душно, холодно, жарко, я хочу кем-нибудь стать, я не знаю, что мне думать и как ко всему относиться… Когда же придет ваш хозяин?
В этот момент кто-то тихо постучал в окно.
— Хозяин дома? — спросил кто-то.
Вещи промолчали.
Кто-то настойчивее постучал.
— Эй, козлятушки! — проговорил он со смешком. — Отопритеся!
Готовые вещи молчали, потому что были воспитаны мастером. А мастер учил, что вещи не должны подавать виду, когда их окликает кто-то другой. Мастер учил, что любое слово другого должно быть впущено внутрь и запечатано в сосуде до его возвращения, и не должно быть выпущено наружу. Недоделанные же и потому неученые вещи сохраняли молчание, глядя на старших. В доме был еще маленький мальчик, младший сын Гончара. Услышав стук в окно и грубый незнакомый голос, он испугался и спрятался в Самом Большом Кувшине в углу. В этом Кувшине у мастера хранилось молодое вино. Мальчик едва не утонул в нем.
— Что ж вы такие неповоротливые, — проговорил кто-то с досадой. — Нет чтоб подсуетиться, вскочить… Ведь я принес новый станок для хозяина. Когда же придет ваш хозяин?
— В самом деле, — простонало Недоделанное Блюдо. — Когда?
Стоявший за окном оживился:
— Я слышу, вы проснулись? А ну, кто пошустрей, отворите дверь!
Два или три горшка дернулись было с места, но кирпичи шикнули на них из камина:
— Стоять!
Кто-то потоптался еще немного у окна.
— Ну ладно! — крикнул он. — Я думал, вы будете поживее без своего хозяина, а вы такие же тихони, как и при нем. Ну так и сидите на одном месте!
Когда за окном затихли его шаги, между вещами поднялся ропот.
— Почему мы должны все время неподвижно стоять?
— Почему нам не разрешают, как всем, менять свое место?
— Почему бы нам не пойти куда-нибудь самим, а не ждать, пока кто-то соблагоизволит взять нас с собой?
— Почему мы не можем говорить слова, какие мы захотим?
— Почему хозяин не обращается к нам, как к живым, а тот, другой, обращается?
— Почему хозяин никогда не говорит с нами, а только со своим излюбленным Кувшином?
— Разве для нас не существует времени?
— Он нарочно унижает нас!
— Когда же придет хозяин?.. — ныли в камине кирпичи. — Когда же придет хозяин?..
— Он не придет! — объявил вдруг с верхней полки Изящный Кувшин — любимое изделие мастера.
— Как не придет? Кто не придет? Почему не придет? — всполошились все.
— Он не придет. Я знаю.
Горшки и вазы, стоявшие рядом с Кувшином, знали, что Гончар любит его, и поверили ему. Они помнили, как часто мастер брал кувшин в руки и разговаривал с ним, точно с собственным сыном. Кувшин всегда знал о мастере что-то, чего не знал ни один из них. Поверив, они спросили только:
— Что же теперь будет со всеми нами?
— Ничего, — ответил Кувшин.
— Но кто будет брать нас в руки, кто будет стирать с нас пыль, кто будет любить нас? — заплакали вещи с верхней полки.
— Я, — ответил Кувшин.
— Но… — начали вещи сквозь плач и осеклись. Им было очевидно, что Кувшин слишком много на себя берет; что у него нет рук, а только ручка, нет головы, а только пустое отверстие, в которое можно было поместить то же, что и в них самих. Да, он был более красив, чем все они, и мастер особенно любил его, но он не мог заменить им мастера. Они поняли, что кувшин просто их утешает, чтобы самому не плакать.
Однако внизу вещи, которые слышали их разговор, думали совсем по-другому.