Выбрать главу

В.Б. Может быть, православное неофитство Алексея Шорохова и других молодых христианских литераторов, их такое дремучее, почти сектантское, фанатичное исполнение обрядов и сбрасывание с корабля современности своих недостаточно воцерковленных старших литературных братьев и отцов тоже связано с потрясающей серьезностью варваров?

С.Ш. Надо ли входить в православный изоляционизм? Если у Шорохова и его друзей — это искреннее открытие нового для них мира, только прекрасно, но если его тянет к шороховатой и корявой закрытости — это тинэйджерский максимализм и ничего больше. Корни отечественной словесности несомненно связаны с византийской культурой. Неизвестно, стал бы я писать, если бы не родился в семье священнослужителя… Определенная связь с богослужением, с литургикой, конечно, была у меня в детстве. Я прекрасно знаю всю православную традицию. Даже прислуживал в детстве в алтаре, шел впереди пасхального крестного хода с высокой свечой. Знаю множество молитв. Жития святых… Сейчас я далек от конфессиональной конкретики, но считаю, дыхание православной традиции является важнейшим для нашего искусства.

В.Б. А как смотрит на ваше творчество отец, известный священник?

С.Ш. Во многом у нас сейчас разные позиции… Самое главное, чтобы никто напрямую не связывал те смелые публицистические заявления, те раскованные тексты, которые принадлежат мне, с отцом, строгим поборником нравственности. Но влияние, конечно, есть и сегодня. Можно вспомнить, что Чернышевский был сыном известного саратовского проповедника, и в его текстах всегда оставалась назидательность. Вот и у меня возможно от отца идет некое проповедничество. Мне не близка жреческая, фарисейская современная иерархия. Я обожаю монашеское пение, подобное крепкому кагору, люблю перезвон колоколов, соревнующийся с пташками. Такое русское классическое, наверное, бунинское отношение к Православию. Я любуюсь красотами. Но с другой стороны вижу, что ситуация чудовищная, и церковники пытаются утешить народ совсем не теми словами. Не буду говорить более рискованно и громко…

В.Б. А кто ваш читатель? Чувствуете ли вы, Сергей, своего читателя? Зачем вы едете в Чечню? Найти своего читателя? Сблизиться со сверстниками? Я тоже когда-то специально летал в длительную командировку в Афганистан, добирался из Герата до Кандагара на БТРе, чтобы понять своего воюющего сверстника, не быть чуждым его пониманию мира. Меня мало интересовали афганцы, их мусульманские святыни, их красоты, я стремился постичь характер изменений в русском солдате и офицере. Вот и вы что-то хотите зафиксировать на будущее. Что?

С.Ш. Я хочу ощутить в себе не только писательское "я", но и народное "мы". Это для меня очень важно. Я хотел бы найти своего читателя среди всех сверстников, естественно, мечтаю о больших тиражах. Даже не о гонорарах, а о тиражах. Чтобы меня понимали. Чтобы повесть "Ура" прочел обычный пацан. Пускай он откупорит бутылку пива и откроет мою книгу. Выпьет глоток и перелистнет страницу. Важна эта народность в литературе. Новая народность. Сейчас её можно найти только в массовой литературе. Как и ту жизнь, которой живет народ. Чем замечательна премия "Дебют"? Тем, что она апеллирует к миллионам молодых людей. Действительно, десятки тысяч подростков слали свои тексты на конкурс этой премии. Может быть, эта премия и активизировала наше поколение, двадцатилетнюю литературу? В России искусство очень народно. Сам по себе народ весьма поэтичен. Даже наши варварские подростки могут окружить с ножами в темном дворе и вдруг заговорить стихами. Мыслят образами. В этом, может быть, призвание нашего народа.

В.Б. Хоть мы и говорим с вами, Сергей, о литературе, но с неизбежностью нас выводит на проблемы жизни. Значит, и на политику. Как вы думаете, Россия уже обречена навсегда на эту "убийственную взрывную реальность"? Это уже наша участь в истории — нищета и преступность, коррупция и вымирание? В какой России хотите жить вы все — молодые? На что надеетесь?