Пройдут и эти... Надо жить,
Ценить любви прекрасной миги,
Улыбкой друга дорожить.
Читать, но не газеты — книги.
Владимир БЕРЯЗЕВ
(Новосибирск)
ПРИЗРАК СЕЛЕНГИНСКА
"Дикости дичее одичанье" —
Грустный Битов, кажется, заметил.
Но забвенье хуже, много хуже.
Если ни бурьяна, ни руин,
Если всё затянуто пустыней
Или степью, если даже след
От дворцов, дацанов иль усадеб,
От дворов гостиных и казарм,
От рядов торговых, от погостов,
Крепостцы, часовен и мостов,
Даже след уже неразличимо
Затерялся в мареве пейзажа,
Даже след ушёл в сухую почву
И запутан жёсткою стернёй,
То-то страшно...
Быть и знать и ведать,
Что вот здесь, ещё не боле века
Город был, и жизнь вовсю кипела,
А теперь — трава, трава, трава...
На моторке долго-долго плыли
Селенгой, минуя Конский остров,
Вон скала с названьем Англичанка,
Память о разлуке и любви,
Вон, в дали, Бестужева могила,
Он любил Бурятии просторы,
Так и жил с мольбертом над рекою,
Уж иной свободы не ища.
Нет давно ни пристани, ни взвоза,
Берег крут, а полдень беспощаден.
Друг мой, всех ойротов предводитель,
Ты зачем меня сюда привёл?
Время издевательски надменно
Замело, замыло, источило
И труды, и меты, и могилы...
Жёлтый панцирь, старая трава
Укрывает почву городскую,
А над этой хрусткою циновкой
Уж вовсю цветёт, шумит другая,
Ныне и вовеки — лишь трава.
Разорвав холстину ломких стеблей,
Чтоб могильный камень обнажился,
Я не смог ни имени, ни даты
На бугристом фоне разобрать.
Друг мой, что ты ищешь в этом поле?
Даже если славный хан джунгаров —
Хан Амырсана, последний воин,
Где-то здесь был тайно погребён,
Он давно травой повит и выпит,
Он давно кочует белой Степью,
С белым стадом, в белой-белой юрте,
Утешаем словом бодхисатв.
Не ищи, не тщись,
Травою знойной
Не броди по призрачному граду,
Лишь ковыль да чабер вместо улиц,
Вместо хижин — пижма да осот.
Да цветы мельчайшие — ползучей
Неизвестной, цепкой, мелколистной
Травки, что над полем источают
Запах, сладкий запах,
Словно тлен,
Тлен прошедшей жизни проступает
Из состава гумуса и камня!
И встаёт, дрожа, над Селенгою
Города умершего мираж.
4 августа 2002 г. Новосибирск
Владимир БАШУНОВ
(Барнаул)
Как прихотливо движется река:
вот солнце было слева, вот уж справа.
Как хороша береговая справа
в кудрявом окаймленье тальника,
в лугах, в стогах, всхолмленьях за лугами,
где сосны горделиво взнесены,
где зоркий коршун плавает кругами
над чашей оживленной тишины.
Туда бы мне!.. Зачем всегда нас тянет
в чужие, незнакомые места?
Желание, которое обманет:
там та же, что и всюду, маята.
Но каждый раз — но каждый! — из вагона,
автобуса ли, с теплохода ли
зовут те виды, что стоят вдали,
волнует тайна жизни той земли —
как свод ночной, как сны, как время оно.
(обратно)
Михаил Щукин ДОСТОЙНО ВОИСТИНУ
Cначала казаки плыли по реке Чусовой, поднимаясь до реки Серебрянки, затем, через волок, в реку Жаравлю. Мрачная, безлюдная пустыня расстилалась перед землепроходцами. Скрипели уключины на стругах, взлетали стаи непуганых птиц, и зорко вглядывались казаки в проплывающие мимо берега — за каждым новым речным поворотом могла таиться опасность. Осторожный Ермак решил не рисковать и не двигаться дальше без разведки. Он остановил свое войско и в начале волока у небольшой речки Кокуй велел насыпать земляное укрепление, которое позднее назвали Ермаковым Кокуй-городом. Передохнув, оглядевшись, казаки вышли на реку Туру, от которой, собственно, и начиналась Великая Сибирская земля. Или по-иному, как гласит летопись, — "ту бе Сибирская страна".
Здесь казаки впервые столкнулись с подданными Кучума, которых возглавлял князь Епанча. Первый бой был выигран. А дальше сражения и стычки пошли беспрерывно. В одном из боев захвачен был в плен татарин Таузак. Он подробно рассказал о своем царе Кучуме и его приближенных. Ермак пленника не обидел и отпустил живым, имея при этом тайную задумку, — он хотел, чтобы Таузак своими рассказами напугал Кучума. И отчасти ему это удалось. Таузак своему царю рассказывал: "Русские воины сильны: когда стреляют из луков своих, то огонь пышет, дым выходит и гром раздается, стрел не видать, а уязвляют ранами и до смерти побивают; ущититься от них никакими ратными сбруями нельзя: все навылет пробивают".