Да, действительно, назревало величайшее откровение, и Гаврилов мучительно пытался поймать первую ключевую фразу, и от нее-то, он был убежден, текст дальше помчится без заторов, брызнет, как нефть из вскрытой скважины. Только бы первая фраза... Первая, важнейшая фраза! Но тысячи, тысячи их вились вокруг, и ни одна не была той самой...
Станислав Олегович шевелил губами, рука зависла над клавиатурой, подрагивала от напряжения и нетерпения, взгляд буравил голубую бездну, силясь отыскать там нужное.
И тут он уловил еле различимый, но тем более жуткий от этого шорох. Нечеловеческий шорох, неживой, потусторонний... Мгновенно, нет, еще стремительней, Гаврилов с макушки до ступней покрылся ледяным потом. Рука рухнула на клавиатуру и на экране выскочило (почему-то по-английски, хотя компьютер был переведен на русский язык) — KILL.
(Позже, анализируя, каким образом могло получиться именно "KILL", Станислав Олегович пришел к выводу, что сперва задел клавишу "К" большой или указательный палец, затем средний коснулся "I", которая как раз над "К", а чуть позже, скорее всего, безымянный, дотронулся до "L" и задержался на ней, отчего " L" получилась двойной. Но так или иначе мистика, на сей раз зловещая мистика, здесь тоже присутствовала. Бесспорно.)
"Убить! — прошептал в замешательстве Станислав Олегович. — Кого... убить?!". И будто ответ — новый шорох за спиной. Теперь звучнее, смелее, но не менее потусторонне.
Рывками, превозмогая ужас, Станислав Олегович обернулся, и волосы зашевелились на голове.
Возле коробки из-под музыкального центра "LG" скрючилось поросшее коричневатой щетиной двуногое чудище. Оно покачивалось, как-то странно-плавно покачивалось, будто наполненный водородом шар от струй легкого-легкого ветра. Но оно было материально, вне всяких сомнений — было материально. Вот распрямило лапу и хрустнул сустав. Вот запустило эту лапу внутрь коробки — зашуршали листы Гавриловских записей.
Станислав Олегович взвился, точно уколотый. Зачем, он еще не понимал, — то ли хотел защитить коробку, то ли выбежать из кабинета... Но тем не менее взвился; грохнулся на пол опрокинутый стул. Чудище, застигнутое врасплох, присело, сжалось, тут же опять осмелело, подняло рыло, заметило человека. Оскалилось, глухо, утробно зарычало... "Это он! — узнал Гаврилов. — Он, он!.. — И мелькнул в памяти берег Волги, два лежащих на примятой траве голых, безобразных тела, безобразнее любого животного... — Он нашел меня! — Эти налитые кровью глаза, этот оскал, рычание. И детский ужас сковал Гаврилова; он, как три десятка лет назад, стоял и смотрел. А чудище осторожно приподнималось, продолжая скалиться и рычать. — Нашел меня! Не забыл... Не простил...".
Весь во власти гипноза, с трудом преодолевая оторопь, Станислав Олегович попятился прочь. Он уговаривал себя развернуться и побежать, но не мог, — обычно такие послушные ноги сейчас сделались тяжеленными, деревянными, усилий Станислава Олеговича хватало лишь на то, чтобы кое-как скользить тапочками по паркету... А чудище уже трясло головой и рычало все громче, собирая в себе злость на того, кто отважился на открытую интеллектуальную борьбу с ним и со всеми подобными. Но сейчас, здесь... Что мог противопоставить Гаврилов грубой физической силе?
И чудо, чудо — он сумел развернуться и бросил свое тело к двери!
А сзади уже в полную силу — звериный рев, грохот ломаемой мебели, звон стекла, треск короткого замыкания.
"Ста... Станислав! О господи, Станислав! — Чьи-то мягкие, теплые руки обхватили его, сжали, стараясь удержать, остановить (погубить?!). — Станислав, да что с тобой! Очнись, господи, Станислав!" — "Ай..." — последнее, что запомнил, — свой тонкий, беззащитный стон, и тут эмоциональная тьма поглотила Станислава Олеговича.
* * *
Он провел в клинике без малого месяц. Бездушные врачи усиленно накачивали кровь Гаврилова успокоительным, психиатр пытался беседовать с ним, задавая идиотские вопросы. Станислав Олегович принципиально не шел на контакт — он был убежден, что приличные люди не должны пускать в свои мозги даже врачей.
Выписавшись в первых числах апреля, он решил съездить на родину, отдохнуть от шумной Москвы, попроведать стариков-родителей.