Станислав Олегович опустился к ней:
— Что случилось, милая? Отчего плачешь? Ну, Женечка...
— Меня... меня Даша... обидела!
Дочка и раньше уже жаловалась на эту Дашу, и синяки даже показывала. Пора было, наконец, расставить точки над i.
— Гм... — Гаврилов попытался припомнить, как зовут воспитательницу, чтоб подозвать ее и поговорить, но та уже сама шла к нему.
"Тоже из этих, — отметил Станислав Олегович, оглядывая крестьянского типа лицо воспитательницы, мясистую фигуру, созданную исключительно для физического труда. — И чему такая клуня может научить, какими воспитать детишек?".
— Здравствуйте! — женщина то ли с виноватцей, то ли просто устало потянула уголки губ кверху.
— Добрый вечер, — кивнул Станислав Олегович и погладил дочку по голове. — Вот, опять про какую-то Дашу. Что у них за война?
— Та-а, — воспитательница отмахнулась, — всё куклу поделить не могут. До драки доходит.
— Надо бы как-то урегулировать. Если кукла яблоком раздора служит, может быть, стоит ее убрать?
Воспитательница опять, механически и привычно, махнула рукой:
— Да они другое найдут. Возраст такой — утверждение личности.
Кажется, она намеренно выводила Гаврилова из себя. Стоит, отмахивается, будто ей глупости говорят, еще и про личность что-то вякать пытается... Он, с трудом, правда, все же сдержался, не стал высказывать ей то, что вполне бы мог, имел право ежемесячно выплачивающего за мучения дочери в этом заведении полторы сотни. Да, он сдержался повел всхлипывающую Женечку к ее тумбочке.
— Я вот что хотела-то, — спохватилась, направилась за ними мясистая. — Тут фотограф хотел прийти, сфотографировать. Но надо набрать хотя бы десять согласных.
— В смысле?
— Ну, заплатить согласным за снимки.
— А по какой цене?
— Ну, он обычно по тридцать пять берет за большую.
— А фотографии посмотреть можно?
Воспитательница усмехнулась, даже как-то презрительно хмыкнула:
— Я ж говорю, он только собирается. И надо десять согласных хотя бы.
— Я имею в виду, — стал терять самообладание Станислав Олегович, — образцы. Может, он на мыльницу снимает, с красными глазами...
— Да не-ет, — перебила, махнула жирной рукой воспитательница, — у него хорошо всё обычно выходит.
— Видите ли, — в свою очередь перебил Гаврилов, — в цивилизованном мире принято сперва показать образец своего ремесла, а затем предлагать приобрести. Я не настолько глуп, чтоб бросать деньги неизвестно куда. Извините.
И, больше не замечая настырную, вне всяких сомнений имеющую свою долю с фотографий тетку, он занялся одеванием Женечки.
Прежде чем оказаться в уюте квартиры, у Гаврилова имелось еще одно дело. Отправить статью в смоленский общественно-политический журнал, с которым он недавно начал сотрудничать.
Конечно, по электронной почте удобней, но, опять же косность нашей провинции, — интернет для нее до сих пор как для дикаря будильник. И тем не менее попадаются там еще, хоть и отсталые, зато бескорыстно преданные идеям Гаврилова люди. И они давно и с нетерпением ждали статью.
Сегодняшнее утро Станислав Олегович посвятил ее доработке, чуть на лекцию не опоздал; отправить не успевал и подавно. Придется сейчас.
Предчувствуя очередь, он купил дочке рожок мороженого, объяснив:
— Сейчас письмо хорошим дядям пошлем в город Смоленск. Потерпишь?
-Ага, — с готовностью закивала она, — потеплю!
На удивление, у окошка приема ценной корреспонденции не было ни души. Лишь за перегородкой полнотелая, жидковолосая женщина хлопала молотком-печатью по конвертам.
"Опять тот же тип", — сравнил ее с воспитательницей Гаврилов и, открыв дипломат, достал бумаги.
— Можно отправить заказное письмо?
Женщина перестала хлопать, выпрямилась, с неприязнью глянула на посетителя.
— Нет, не можно.
— А почему, извините, нет? — Станислав Олегович тут же почувствовал знакомую горечь острого раздражения.
— До пяти часов заказное.
— Но почта, если не ошибаюсь, работает до двадцати ноль-ноль...
— И чего? Заказное — до пяти при