За лучшей долей подалась,
обдав меня глухим презреньем —
туда, где томно стонет джаз,
и розы пахнут вдохновеньем.
Ни в сладком сне, ни наяву
она уже не отзовется.
Да я ее и не зову —
избави Господи, вернется!
***
"Во всех ты, душечка,
нарядах хороша..."
В.Богданович
Когда я, задыхаясь от бессилья,
в бреду кошмарном окунусь во тьму,
ты мне приснишься, юная Россия,
царевною в шатровом терему.
В сорочке из холстины белоснежной
и сарафане, сшитом по косой.
Склоненная над прялкою прилежно,
с тугою светло-русою косой.
Не модницей-кокеткой — Бога ради! —
блистающей французским декольте.
И не на пролетарской баррикаде
с измятой прокламацией в руке.
Примерь расшитый вешними шелками
прабабкин сарафан, моя душа!
И ты поймешь: лукавили веками,
что ты во ВСЕХ нарядах хороша!
***
В кругу молчаливых монашек
смирив горделивую грусть,
в букет монастырских ромашек
лицом покаянно уткнусь.
Туманы. Дурманы. Обманы.
Вот мир, где познала я тьму.
"Отыди от мене, сатано!" —
при встрече отвечу ему.
Подумаешь, дело какое!
Устав от мирской суеты,
душа возжелала покоя,
как птицы хотят высоты.
***
Все реже озаряет дали
послевоенный бравый сон...
Еще звенят твои медали,
но это — поминальный звон.
За то ль с молитвою и матом
вставал последний батальон,
не флагом звездно-полосатым,
но красным флагом осенен?
За то ль в клубах слепящей пыли
строчил охрипший пулемет,
на плаху девочки всходили,
ложились мальчики на дот?
А мы бредем с пустой котомкой
в европы — не подаст ли кто?
Мы, победителей потомки,
свое поправшие родство.
Проснись и пой! Нас обокрали.
Была страна и — нет ее!
Кому нужны твои медали
и вдохновение мое?
***
Он пел: "Мы наш, мы новый мир построим!.."
А после хмуро говорил всем нам:
"Такие песни надо слушать стоя,
при этом руки вытянув по швам!"
Таращили лазоревые глазки
внучата, подступавшие к нему:
"Мы встали, дед! Рассказывай нам сказки
про Эс-Эс-Эр — великую страну... "
И восставала Фениксом из пепла
в рассказах деда — навсегда вольна! —
летела в космос, побеждала, крепла
СССР — великая страна.
Омытая священным стягом алым,
вставала краше прежнего она.
И корчилась по кухням и подвалам
бесовья диссидентская шпана.
Старуха, что слыла простой и кроткой,
вдруг становилась строже и стройней.
И так гремела старой сковородкой,
что все боялись подступиться к ней.
***
Били воблой по столу.
По стаканам пиво лили.
Все рвались спасать страну.
Президентов материли.
Из закуски — хрен да шиш.
На столе — окурков блюдце.
Вот уж зашумел камыш,
вот уже деревья гнутся.
Потерпи, Россия-мать!
Много ли еще осталось?
Пива литров двадцать пять
на троих — такая малость!
Не качай камыш, река!
Дерева, замрите строем!
Вот сейчас рванем пивка
и — Россию обустроим.
***
Приноровившись без устали рыть
ямы для братских могил
"Я научу вас свободу любить!.." —
пьяный могильщик вопил.
Не одолеть ни крестом, ни пестом
этой науки лихой...
Многая лета вам, заступ и лом,
вы потрудились с лихвой!
Знать, шибко сильно мы Богу нужны,
русские люди в цене,
ежели нас безо всякой войны
бьют, как на лютой войне.
— Что ж ты, родная, запнулась о край
свежей могилки своей?
Коли стоишь пред воротами в рай,
мимо стакана не лей!
***
Что не сплыло — быльем поросло...
Не томимся. Не плачем. Не стонем.
И былое величье свое
величаем "проклятым застоем".
Почему — объяснить не берусь! —
ты смирилась с глухим беззаконьем?
И безмолвствуешь, гордая Русь,
волочась под заморским оконьем.
Что ты им? Скучный вид из окна —
ни конца ему нету, ни края.
Твои песни, твоя тишина —
все зевоту у них вызывает.
Но воистину скорбно велик
молчаливый, лишенный стенанья,
заоконно-иконный твой лик,
искаженный улыбкой страданья.
***
Оренбургский хрен, ты не слаще самарской редьки,
сколько липовым медом тебя и ее ни сласти...
Разведусь я с поэтом, и уйду я в народ,
то бишь к дворнику Федьке...
Надо ж как-то свою одичалую душу спасти!
Буду двор с ним мести по утрам, собирать стеклотару,
звать по имени-отчеству всех безымянных жильцов...
Один хрен Оренбург променяла на редьку-Самару
и в ломбард заложила венчальное чудо-кольцо.