Давит, жжет ядовитая дума:
— Пусть евреи распяли Христа...
Ну а кто сжег живьём Аввакума?
Но молчат, не приемлют вины.
Крутят, врут на стремнине летейской…
Лишь мои, чую, дни сочтены
В смутной участи русско-еврейской.
Для чего был на свете рожден?
Что имела судьба на примете?..
На меня с высоты смотрит ОН:
я раскаюсь за тех и за этих.
***
До сердцевины обнажен,
познав предательства узоры,
лежал под собственным ножом,
вкушая страх и боль позора.
Уже на грани бытия,
почти не ощущая муки,
сопротивлялся смерти я,
себе выкручивая руки.
И резанул наискосок,
себя осилил в исступленье,
отринув горечь и сомненья,
любовь в душе своей иссёк.
декабрь 2002 г., Ганновер
***
Интуитивно ясно мне,
что здесь не стоит оставаться.
И все же ясно не вполне,
куда же надо подаваться.
Оковы медленно терял.
Но след оков — так странно дорог...
Я не особо доверял
свободы гулким коридорам.
Но если я вдруг задержусь,
то снова годы тягомотин.
Пустых сомнений глупый груз...
Но я и тороплюсь не очень.
Уйти — морока из морок...
А оставаться — ох, не сахар...
И виснет жизни алый клок
на ржавой проволоке страха.
***
Зачем кружу, скитаюсь по вселенной?
Зачем грешу и славлю благодать?
Зачем хочу в нелепой жизни бренной
и жизни вечной что-нибудь понять?
Зачем молюсь и плачу, и тоскую?
Зачем судьбине горло подставлял?
Зачем люблю тебя, а не другую,
хоть неизбежней чувствую провал?
Какие танцы жизнь кругом танцует?
П…а над ней восстала, как звезда.
Чадят года, растраченные всуе.
Обуглились последние года.
А, может, лгу я, лгу, что всё так плохо?
Совсем не чад — пожар меня клубит:
вот хохот твой, переходящий в похоть,
и голый секс, взывающий к любви...
***
В этой женщине избыток красоты.
Как увижу — совершить мечтаю кражу.
Вот несёт по пляжу алые цветы…
Впрочем, нет — она себя несёт по пляжу.
От неё торчу, балдею каждый миг,
Хоть смутна она, капризна и порочна...
Я не знаю, красота ль спасает мир?
Но меня она погубит — это точно.
***
Облаков кочевые народы,
Куст оседлый — их можно любить.
Я, как в церковь, хожу на природу.
А куда ещё стоит ходить?
Лес, трава, полевая ромашка
И беспутно кружащий листок,
И писклявая тощая пташка,
Скажут: "Милый! Ты не одинок...".
Заблестит сизой дымкой долина
И излучиной белой река.
Улыбнутся подзолы и глины,
Где лежать мне века и века...
И отпустит глухая тоска.
2001 г., Ганновер
МОНОЛОГ ЖЕНЩИНЫ
Милый, гладь мое теплое тело.
Зацелуй! Дай сердечку взлететь.
Сделай так, чтобы я захотела —
Я никак не могу захотеть.
Прошепчи мной забытое слово.
Потерпи… Улыбнись. Не спеши.