Наполеон вообще учитывал рыцарство русского Царя в своей внешней политике (как и посол Англии в России Уитворт, вдохновитель цареубийства 11 марта): "Он (Наполеон — Ю.С.) дал знать Императору Павлу, с которым Франция официально была в войне, что желает вернуть в Россию немедленно всех русских пленных, оставшихся после разгрома корпуса Корсакова осенью 1779 г. И притом он не требовал даже обмена пленными... Уже это привело Павла в восхищение, и он для окончания дела о пленных отправил в Париж генерала Сперенгпортена" . Наполеон не просто вернул на родину русских солдат, числом около 6 тысяч человек, но распорядился изготовить для них новую форму и амуницию согласно русским уставам, вернуть оружие. В послании по этому поводу "Бонапарт... выразил самое горячее чувство симпатии и уважения к Павлу Петровичу, подчеркивая благородство и величие души, которые, по его мнению, отличают русского Царя". Со стороны Наполеона это не было всего лишь лестью потенциальному союзнику — позднее мы попытаемся обозначить ту серьезную черту в отношениях французского Консула и русского Императора, которую можно назвать ученичеством (Бонапарта). Союз Павла и Наполеона придворные последнего называли: "раздел мира между Дон-Кихотом и Цезарем". Несколько иначе, но более обоснованно высказался в 1920-х годах Мережковский: ""Мы можем понять друг друга", — пишет Император Павел I Бонапарту Консулу. Могут друг друга понять, потому что оба — "романтики", "рыцари" и, как это ни странно сказать, "Дон-Кихоты"...".
Интересно то, каким образом (помимо естественной предрасположенности) было воспитано в Павле рыцарство и что представлял собою этот феномен как тип поведения — в русских особенно условиях и в русских же глазах. Отмечая в своих записках образованность Императора, Саблуков особо говорит: "Павел Петрович был одним из лучших наездников своего времени и с раннего возраста отличался на каруселях". Карусели — это проходившие главным образом в Петербурге и Царском Селе рыцарские турниры. Они были заведены в России 18 июля 1766 года (Павлу тогда было 12 лет), хотя в Европе — вплоть до Польши — традиция турниров не пресекалась со времен средневековья. Екатерина II таким образом воскрешала — и отчасти пародировала — обычаи своей первой родины. Однако, сложнейший ритуал, настоящие поединки латников, являвшиеся время от времени "неизвестные кавалеры", особым образом, не раскрывая имени и лица, подтверждавшие свое благородное происхождение, геральдические и генеалогические тонкости, наконец, целые арсеналы средневековых доспехов (чему свидетельством дошедший до нас Рыцарский зал Эрмитажа) — все это представляло собою особый мир, словно бы существовавший помимо "духа времени", пропитанный культом старины и благородства. Атмосфера "каруселей" несомненно повлияла решающим образом на характер Цесаревича Павла — как повлияла она позднее, и весьма значительно, на личность и образ жизни его куда менее впечатлительного сына, "последнего царя Европы" Государя Николая Павловича. Что говорить, если костюмы, должности и декорации в рыцарском духе в XIX в. были неотъемлемой частью коронационных и погребальных процессий русских государей?..
Впрочем, еще до начала турниров-каруселей в России воспитатель Цесаревича С.А. Порошин записал 16 декабря 1765 г.: "Ныне также обращается в мыслях какой-то corps de chevalerie". И, немного ранее, 28-го февраля 1765 г.: "Читал я... Великому Князю Вертотову историю об ордене Мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии свой флаг адмиральский, предсталять себя кавалером мальтийским". Наконец, 14 марта вновь — "Представлял себя послом Мальтийским и говорил перед маленьким князем Куракиным речь". Эти моменты нельзя считать случайностью или только лишь частной особенностью Павла — если турниры были повсеместно довольно популярной придворной забавой, в которую вовлечены были многие люди, то и рыцарские заведения в более широком смысле Европа не позабыла еще во второй половине XVIII столетия, сколь много сил ни прилагали деятели "просвещения" для осмеяния и выталкивания из жизни этих обычаев.
Рыцарство — это прежде всего исторический жизненный идеал, как определил его голландский историк Йохан Хейзинга. И если в XV в. Рыцарство — "форма жизни сильного и реально существующего сословия", то позднее в Европе "все высшие формы бюргерской жизни нового времени фактически основываются на подражании стилю жизни средневекового дворянства". Значит, такое поведение Павла Петровича вовсе не было анахронизмом — и даже "сословным комплексом".