Пётр Павлов, "Русский журнал" — "Мышиная железная дорога на тот свет": "Допустим, всего три раза на шести печатных листах текста (примерно 100 книжных страниц) употреблено слово "чужевато" — и после второго раза уже начинает раздражать. Не очень изящен неологизм "радивое хозяйство" (о котором хозяин радеет); не внушает доверия "кусочек печенца" (в смысле — "печеньица"; если это не опечатка, конечно). Чересчур экзотичной для русского глаза (да и для уха) кажется фраза: "Двое солдат комендантской роты все ослабевали хватку". Не уверен, что бывает "оружейная канонада": между оружием и орудием есть существенная разница. Увидав же фразу: "Горизонт заслоняли рыхлые рыжие сопки", — не поленился и слазил в словарь, где прочитал: "Сопка — название холма, горы с округлой вершиной в Забайкалье и на Дальнем Востоке". Может, у О.Павлова действие нечувствительно перенеслось из Средней Азии на Дальний Восток? Вообще-то, почему бы нет, раз повсюду сплошная Караганда..."
Наталья Дардыкина, "Московский комсомолец" — "Ад и свет служивого Алексея": "Талантливого русского прозаика Олега Павлова некоторые филологические шутники пытаются представить "самым мрачным и безысходным" писателем. Неправда, господа! Не отбирайте первенство у нашей житухи. Это она уродлива и абсурдна. Автор "Карагандинских девятин" любит своих героев, страдает вместе с ними... Пристальность ко всему живому — основа павловского восприятия."
Владимир Березин, "Exlibris" — "Главная премия": "Но, как ни странно, если бы Сорокину все-таки дали премию, то это было бы присуждение сильное, и не только политический акт. Книга Сорокина вполне может соперничать с участниками короткого списка. А так — происходит не битва между текстами, а битва между символами. Можно выделить два образца — это Павлов и Мелихов. Харизматичность Павлова очевидна. Язык его густ и вязок, почти сказочен страшный мир его прозы. Одновременно это тип настоящего русского писателя — с его упорством, прокламируемой общественной идеей и идеалами учения. А Мелихов хоть и старше Павлова, но кажется более легким — в силу той любви к натурализму, что вышла из моды лет десять назад. И сама его проза — показательный образец девяностых. Мы делаем ставку на Олега Павлова. Он, кстати, чуть не получил Букера в 1995-м, но тогда предпочтение жюри было отдано Георгию Владимову. При этом тогда говорили, что проиграть в заочном состязании с Владимовым было почетнее, чем получить премию "на безрыбье."
МОСКВА, 6 ДЕКАБРЯ
Литературная премия "Букер — Открытая Россия" по единогласному решению членов жюри присуждена писателю Олегу Павлову за произведение "Карагандинские девятины, или Повесть последних дней".
ДЕКАБРЬ 2002
ПОЛЕМИКА
Жюри Букеровской премии сделало свой выбор — лучшим русским романом признанно произведение, воспринятое одной частью культурного общества как отчаянное и правдивое свидетельство о современной России, а другой как малохудожественный "чернушный" пасквиль на послесоветскую действительность, построенный на умелой расчётливой компиляции мотивов классической литературы, но в то же время представляющий собой полудокументальную маргинальную исповедь бывшего лагерного охранника, который на протяжение десяти лет живописует в своём творчестве мир таких же социальных маргиналов, ужасный быт лагерей и казарм — мерзость и мрак, не имеющие никакой живой связи с реальностью. Полемика продолжается и принимает формы идейной борьбы. Становится всё очевидней, что за премиальной победой Олега Павлова стоит нечто большее и поле идиологической битвы сегодня, будь то "Лёд" Сорокина, "Господин Гексоген" Проханова или "Повести последних дней" Павлова — это не отдельно взятое литературное событие, фигура или произведение, а будущее русской литературы и её читатель.
Пётр Дейниченко, "Книжное обозрение": "Олег Павлов не был в числе фаворитов. Тот факт, что, по словам члена жюри Владимира Лукьянина, "на Павлове все сошлись", — плод неочевидного компромисса. В том смысле, что "вечные вопросы" столичной интеллигенции поднадоели, хочется чего-то свеженького, от земли... Другой вопрос, насколько проза Павлова соответствует несколько туманному определению Татьяны Бек: "настоящая русская свежая честная литература". Но на то и букеровское жюри, чтобы разглядеть свежесть в муторном сне, а роман — в общем-то небольшой повести."