Откровенно поговорив с родителями, он получил из семейной кассы триста долларов, на которые приобрел у секретарши на кафедре готовую дипломную работу с гарантированной пятеркой, ибо диплом был написан для таких вот бездельников, маменькиных сынков его же научным руководителем.
Поддержав профессора материально, Цыбашев удачно защитился и, как человек с пониманием, был прикреплен к кафедре философии, пока соискателем.
Полностью глава — в “ДЛ” № 7
Владимир Шемшученко “ВЕРА МОЯ СВЕТЛА И ЛЕГКА”
* * *
Проскакал по степи черный всадник на красном коне,
И ворвался огонь в белоснежные юрты аула,
И никто не ушел, и расплавилось солнце в огне,
И крылатая смерть на корявых ветвях саксаула
Дождалась умиравших в полыни от сабельных ран,
И пришли корсаки, чтоб обгладывать лица и ноги,
И не слышал Аллах угасавшего крика: "Аман…",*
И стоял безответным вопросом сурок у дороги,
И луна не взошла, и ушел конармейцев отряд,
И вернулись в аул, подвывая от страха, собаки…
Не ходи к роднику — не вода в нем, а памяти яд,
И не трогай руками росою омытые маки.
*Аман (тюркск.) — пощади
КАРАГАНДА
Дождь прошел стороной, и вздохнул терриконик -
Сводный брат нильских сфинксов и сын пирамид.
Смерч подбросил киоск на беспалых ладонях,
Зашвырнул чей-то зонтик на мой подоконник
И умчался в притихшую степь напрямик.
Вечер сыплет крупу антрацитовой пыли
На сутулые плечи замедливших бег…
Город мой!
Ведь тебя никогда не любили,
Твои сказки похожи на страшные были,
И кровит под ногами карлаговский снег.
Вдавлен в жидкую грязь свет немытых окошек.
Ночь троллейбусам уши прижала к земле…
Город кормит с ладони остатками крошек,
Прячет в темных дворах издыхающих кошек,
Но "собачники" утром отыщут их след.
На сожженную степь, на холодный рассвет
Дует северный ветер — гонец непогоды,
На дымящие трубы нанизаны годы…
В этом городе улицы в храм не приводят.
Да и храмов самих в этом городе нет.
* * *
Все никак не привыкну к лесам и болотам -
Не хватает простора глазам степняка.
Здесь поют соловьи по невидимым нотам.
Здесь в Балтийское море впадает река.
Я завидую тем, кто родился у моря.
У людей в Петербурге особая стать.
Я стою на мосту в одиночном дозоре
И учусь по слогам этот город читать.
Свирепеет зюйд-вест, и вода прибывает.
Застонали деревья в окрестных лесах.
Я представить не мог, что такое бывает:
Город в море выходит на всех парусах!
* * *
Ветер нынче строптив, хамоват и развязан,
Если верить прогнозу и календарю.
Я к нему паутинкой-строкою привязан,
Потому и не ведаю, что говорю.
Ветер ходит, где хочет, и спит, где придется,
То стрелой пролетит, то совьется в кольцо.
Окликаю его — он в ответ мне смеется
И кленовые листья бросает в лицо.
Он стучит мне в окно, как предсказано — в восемь,
Словно нет у него поважнее забот.
Он несет на руках кареглазую осень
И листву превращает в ковер-самолет.
Он целует ее, называет своею,
И ему аплодируют створки ворот…
Я стою на крыльце и, как школьник, робею,
И сказать не умею, и зависть берет.
* * *
Обшарпанный футляр, а в нем — аккордеон:
Потертые меха и клавиши живые.
У дома две сосны стоят, как часовые,
А прежде здесь стоял сосновый батальон.
Держу аккордеон, как дочку на руках.
Меня учил играть отец в беленой хате.
Отец мог умереть от раны в медсанбате,
Но выжил, чтоб сейчас остаться в дураках.
Какое дело мне до медленно жующих
И прочих власть имущих, обласканных судьбой.
Играй, аккордеон, для непосильно пьющих,
И пусть они поют, как мы поем с тобой.
« * *
Не доброе дело, ведя молодых за собой,
Налево глядеть, а затем с полдороги, направо.
Ах, крутится, вертится, падает шар голубой!
Займи мне местечко в аду, мой герой — Окуджава.
Ты принял свободу — как пес от хозяина кость.
Идущий на Запад теряет лицо на Востоке.
С тех пор разъедает мне душу обида и злость.
Осудят меня лишь за то, что пишу эти строки.
Над Питером чайки, норд-вест гонит воду в Неву.
Грядет наводненье, и сфинксы мне дышат в затылок…
И радостно мне, что не держит меня на плаву