Поблагодарил Илья Муромец старичка, попросил у него благословения на смертный бой. Старичок перекрестил богатыря и, глядя ему вслед, покачал горестно головой, подумал: "Не справиться тебе, добрый молодец, с вражьей силой. Уж больно она хитра. Всему народу надо подниматься!"
А Илья Муромец с гневной душой влетел в Кремль в кабинет президента, выхватил Путина из золотого кресла, хватил им об узорчатый паркетный пол и вскликнул громовым голосом, аж маковки кремлевских соборов закачались:
— Говори, пес, где вражья сила! Веди к ней!
Президент не успел сделать свою мордочку ласковой, онемел, язык проглотил, так скоро налетел на него богатырь. Испуганно засеменил он впереди Ильи Муромца в золоченый подвал, где пила народную кровь Борисовна.
— Ой, Илюша...— выскочила она радостно из-за стола навстречу богатырю с бокалом кровавого напитка, словно братца родного встретила.
Только и успела она это произнести, как Илья Муромец, помня совет старичка, взмахнул мечом и одним махом смахнул на пол головы президента и Борисовны.
Но что это? Обе головы отскочили от паркета, как мячики, и обе взгромоздились на женские плечи. А между ними, откуда ни возьмись, третья голова появилась: большая, грубая, словно неумелым топором вырубленная, присоседилась к головам президента и Борисовны и загнусавила сипло, но уверенно:
— Понимашь, голову на рельсы положу!— прогнусавила и разом два бокала с кровью проглотила.
А голова Владимира Путина заверещала быстро:
— Мочить в сортире! Мочить в сортире!— и тоже давай бокал за бокалом кровь пить.
И голова Борисовны от них не отстает, громко вопит:
— Баксы! Баксы! Собирать баксы!— и сливает в себя кровь ненасытно.
Народная кровушка по желобку сильней потекла, ручейком, бокал за бокалом наполняется.
Еще раз взмахнул мечом Илья Муромец. Полетели на пол все три головы. И снова, как мячики, отскочили от пола, и вдруг уже девять голов взлетели на женские плечи. И все загомонили, зашумели на разные голоса, не слушая друг друга. Одна, жирная, щекастая, с маленькими глазками, как у свиньи, чмокает безостановочно:
— Реформы, шок-чмок-терапия...
Другая сердито талдычит:
— Хотел как лучше, а получилось как всегда!
Третья, рыжая, пугает:
— Свет отключу! Свет отключу!
Четвертая, женская, узкоглазая, с короткой прической, убеждает другие головы:
— Я Тэтчер! Я новая Тэтчер!
Пятая, мужская, улыбчивая, прихорашивается, как перед зеркалом, и спрашивает у самой себя:
— Каков я жених? Хорош?
Шестая, плюгавенькая, лысая с короткой бородкой хмуро твердит:
— Я член семьи! Я член...
А первые три головы все о своем:
— Баксы! Мочить в сортире! Голову на рельсы!
И все они заняты собой, не обращают внимания ни друг на друга, ни на Илью Муромца, только бокал за бокалом народной кровушки хлещут. Она уж по желобу в бокалы хорошим ручьем потекла.
В третий раз взмахнул мечом Илья Муромец, и как спелые яблоки с ветки при сильном порыве ветра, посыпались головы на пол, застучали по паркету, подпрыгивая вверх, назад на женские плечи. Глядь, а уже двадцать семь голов разместились на одной шее, как кисть виноградная, и все гомонят, гомонят, не слушая друг друга:
— Голову на рельсы мочить в сортире свет отключу дефолт устрою хорош жених Тэтчер как лучше провинциал пить алюминий нефть баксы баксы баксы...
И бокалы, бокалы с кровью так и мелькают, мелькают. Кровушка народная рекой полилась.
Закружилась голова у Ильи Муромца, опустился меч. Понял богатырь: махнет еще разок мечом, восемьдесят одна ненасытная голова на плечи вспрыгнет. Сколько же им кровушки понадобиться. Что делать, что делать? И вдруг все двадцать семь голов замерли, прислушались к чему-то настороженно и испуганно. Опустились бокалы на стол. Услышал Илья Муромец шум на улице, словно грозный поток надвигался на Кремль, рос, ширился. Распахнулась дверь, и появился горбатенький старичок с посохом, за ним весь проем двери заслонял могучий Микула Селянинович, а позади него народ, народ, народ.