Но вот, кстати, по поводу идей Николай Гаврилович, как истинный подпольщик, почему-то и промолчал. Рахметов не сидит на месте, постоянно передвигается — даже не в пространстве романа, а за его пределами, и, единственное, что нам удается разузнать, решает "чужие, капитальные" дела. Что за дела? Вряд ли речь шла об одной только благотворительности и содержании за счет личных средств нескольких талантливых студентов из провинции.
Между тем, уже первый эпизод, в котором читатель романа "Что делать?" обнаружит реального Рахметова, а не досужие разговоры о нем, наталкивает на определенные размышления. Помните, чем занимался "особенный человек", оказавшись в квартире Веры Павловны? Правильно, читал. И не что-нибудь, а ньютоновские "Замечания о пророчествах Даниила и Апокалипсисе святого Иоанна". Сегодня мало кому известно, что Исаак Ньютон, который, в сущности, является одним из основателей современного позитивизма, был глубоким и интересным мистиком, а помимо трех законов механики, оставил потомкам оригинальнейшие комментарии алхимических и герметических книг средневековья.
"Ньютон писал этот комментарий в старости, когда был наполовину в здравом уме, наполовину помешан, — рассуждает Рахметов. — Классический источник по вопросу смешения разума с безумием". Но ведь неспроста брутальнейший материалист Рахметов стал читать эту книгу, которую, по язвительному замечанию Чернышевского, "в последние лет сто не открывал никто, кроме корректоров". "Читать ее было то же самое, — ерничает Николай Гаврилович, — что есть песок или опилки. Но ему (Рахметову.— О.Т.) было вкусно". Если учесть, что роман "Что делать?", — чистой воды конспирологическое чтение, логично предположить, что его автор, узник Петропавловской крепости, "подмигнул" передовому юношеству: читайте, дескать, мистика Ньютона и вам откроется подлинное знание!
И это неспроста, ведь 60-е годы XIX века любопытны не только делом Чернышевского или отменой крепостного права, но и громкими, скандальными судебными процессами над бесчисленными "согласиями" русского катакомбного христианства. "Низовая" религиозность, крестьянские "Христы" и "Богоматери", леденящие кровь сведения о сектантах сразу попадают в центр пристального внимания радикальной столичной интеллигенции. Речь, по большей части, об эсхатологических народных движениях, чью идеологию можно примерно выразить в следующей формуле: в акте Апокалипсиса, по-русски — Светопреставления, мир будет полностью изменен, а страдания прошлых поколений и самого размышляющего субъекта обретут, наконец-то, смысл.
Здесь-то рафинированные интеллектуалы, еще очень несмело мечтающие о революции, поняли: вот оно! Ведь мир апокалиптических мечтаний так близок миру социального протеста, а разница между Апокалипсисом и революцией — всего-то в субъекте действия! Божественном в первом случае, человеческом во втором, — но не в объекте и не в способе.
"Откровение святого Иоанна", его бесчисленные толкования, теория и практика эсхатологических сект моментально превратились в "модную фишку". Поэтому чтение Рахметовым "полубезумного" Ньютона неслучайно, ведь он, как несложно догадаться, — в числе самых передовых и "продвинутых" героев своего времени. А избранный им образ жизни и поведения, поневоле наталкивает на мысль, — не собирался ли Рахметов основать собственное апокалиптическое движение, стать его Предводителем, Христом, Гуру — и уже оттуда, из подпольных молельных изб, хлыстовских и скопческих "кораблей" двинуться на завоевание мира?
Если внимательно присмотреться к фигуре "особенного человека", то можно найти много общих черт с образом черного монаха-затворника. Пост, воздержание и аскеза — вот рахметовское триединство. Пост, правда, своеобразный — говядина и черный хлеб, но ведь во всем остальном Рахметов себя жестко ограничил, и, как трогательно заметил Чернышевский, даже "сардинок не ел". Зато к этому "остальному" — не придерешься: "Я не пью ни капли вина. Я не прикасаюсь к женщине. Я не должен любить. Я — мрачное чудовище". Жилище — комната в дешевом квартале, ложе — даже не свернутый вдвое войлок, одежда — самая бедная. Единственная слабость — курил сигары. Но... "Ведь и я тоже не отвлеченная идея, а человек, которому хотелось бы жить, — скорее сетует, нежели жалуется Рахметов и тут же, словно спохватившись, добавляет. — Ну, да это ничего, пройдет".
Преодолеть в себе человека, выдавить по капле все его слабости, похоть, прихоти — вот к чему стремился этот "особенный двигатель двигателей". Зачем? Ответ однозначен, — чтобы стать Богом.