Но капитан его не слышал. Некоторое время он сидел совершенно окаменев, глядя прямо перед собой на проносящиеся мимо машины, потом порывисто встал, вернее сказать, вскочил и начал быстро-быстро обшаривать кусты.
Он сразу нашел столбик, о котором говорил бомж. Осторожно отведя ветки, наклонился и увидел, все-таки увидел еле заметную желтую полоску на ржавом металлическом уголке.
— Боже!— потрясенно прошептал Зайцев.— Ведь и на машине осталась царапина!
— На правой стороне,— без выражения подтвердил бомж, поднимаясь.— Будь здоров,— и, заворачивая носки разбитых своих ботинок внутрь, он поковылял к своей щели между гаражами. Его подстилку последнее время облюбовали дворовые собаки, но бомжа это не огорчало. Случалось, он даже не прогонял их, просто просил потесниться, и те прекрасно его понимали.
Но Зайцев, увлеченный находкой, даже не нашел в себе сил ответить, только махнул рукой: дескать, и ты будь здоров.
Прошло несколько дней. Зайцев сразу нашел бомжа между гаражами. Ваня лежал, свернувшись калачиком, а у ног его пристроилась какая-то дворняга. Бомжу было неудобно, он подтягивал к себе коленки, но собаку не прогонял и смотреть на мир тоже, видимо, не желал. Зайцев постоял некоторое время в раздумье, не зная как поступить.
— Здравствуй, Ваня! — сказал он громко и внятно.
Бомж пошевелился, поворочался и всё так же, с подтянутыми к подбородку коленями, изловчился повернуть голову и взглянуть на пришельца.
— А, — прокряхтел он, стараясь приподняться и сесть на своей затертой подстилке. Это ему удалось, но не сразу. Собака, видимо, зная отношение к себе, даже не подумала отойти в сторону. — Ты его поймал?
— Нет.
— Это плохо. Убийц, даже таких, всё равно нужно отлавливать.
Зайцев молчал. Что-то в словах бомжа показалось ему странным, что-то не вписывалось в привычное понимание.
— Садись, капитан, — осторожно сдвинув собаку в сторону, бомж привычно похлопал ладошкой по теплому еще месту на подстилке. Зайцев поколебался, оглянулся по сторонам — не видит ли кто его позорища, но все-таки сел, брезгливо подвинувшись от того места, где только что лежала собака.
— Как-то непонятно ты выражаешься,— проворчал он. — "Даже таких убийц надо ловить...". Каких — таких? Он что, лучше всех прочих?
— Конечно, — ответил бомж.
— Почему?
— Мне кажется, что у него... Нравственность.
— Ни фига себе! — воскликнул потрясенный Зайцев. — Всадить человеку в грудь три пули, оставить вдову и трех сирот... И после этого ты говоришь о нравственности?!
— Угости сигареткой, капитан, — миролюбиво сказал бомж. Зайцев вынул пачку, вытряхнул наружу кончик сигареты, но тут же спохватился и протянул бомжу всю пачку.
— Бери, — сказал он. — Кури.
— Ну вот, ты и расплатился со мной.
— За что?
— За наши милые беседы.
— Ну, ты даешь, Ваня!
Затянувшись несколько раз, вежливо выпуская дым вверх, бомж уставился в ржавую стену гаража, которая простиралась прямо перед его глазами. Вряд ли он видел перед собой металлический лист, и слова, которые он произнес, подтверждали это предположение.
— Скажи, капитан... Тебе приходилось мстить?
— Что?!
Бомж снова затянулся сигаретой.
— Я, конечно, пропустил в своей жизни пару ударов, пропустил… И знаешь, они давали мне право пустить пулю в лоб тому или иному… Но сплоховал. Слабину дал. А надо было, ох, надо… Результат ты видишь. Нельзя в таких случаях... Нельзя.
— Что "нельзя"?
— Слишком долго думать.
— А что надо? Стрелять?!
— Да,— спокойно кивнул бомж.— Именно так. Стрелять, Пуля — дура, сказал Александр Василич... но исполнительная дура. Не надо ей мешать. Пусть она сделает то, что ей положено, для чего, собственно, она и предназначена. Справится.
— Ваня!— громко сказал Зайцев.— Что-то ты не в ту степь!
— Нет, — бомж покачал немытым указательным пальцем из стороны в сторону. — Это ты, капитан, не из той степи пришел. Месть — святое дело, у мести свои законы, и они ничуть не слабее твоих, капитан. Твои придуманы, навязаны, а законы мести складываются сами. Как вырастают горы при землетрясениях, как наполняются океаны, как наступает рассвет... Или закат.