— Вот у меня было два ружья, с Ангары привезенные... — со стоном от чая и горя говорил он. — Два ружья было — шестнадцатого калибра и двадцатого калибра. Одно вам сюда от греха подальше переплавил, другое у себя спрятал. Так его Николай, от кого спрятал, все ж таки разыскал и пальнул в себя. Другое висело-висело... сколь годов висело... теперь Томка из него пальнула. Два ствола было — и обои не по цели стрелили. Это помешательство или что? Э-эх! — безнадежно и гулко крякнул он и отдышался. — Спрашивает меня... этот, допросчик-то седнишний, говорит: "Как узнал, как отнесся?" — "Узнал, — говорю, — в тую же ночь, зять приехал, сообщил. А отнесся,— говорю,— как родной отец, а не как чужой человек".
Анатолий рассказал:
— Охранник, который привел этого парня к прокурору, он за дверью находился. Он в этот момент поднялся, ключ в кармане искал, чтобы наручники разомкнуть. Парня выпустили бы, это теперь они вид делают, будто собирались его обратно в камеру воротить. Охранник один бы ушел. Но ишь ведь как получилось-то: охранник-то не ушел пустым. Ему же и пришлось обратным ходом сопровождать Тамару.
Иван Савельевич поразился:
— Чтобы не было, значит, пустого прогона?
— Так вышло.
Владимир Бондаренко ДОЛЮШКА ЖЕНСКАЯ (О новой повести Валентина РАСПУТИНА)
Валентин Распутин воистину обладает народным сознанием: он, если пишет, то так ли, этак ли — через содержание, через образы, через действия героев, может быть, помимо иногда воли своей, но передаёт импульсы этого самого — народного — сознания.
Есть писатели, опережающие свое время, подталкивающие его. Есть писатели исторического мышления, формулирующие в словах и образах минувшие дни и эпохи.
Валентин Распутин самой природой своего таланта настроен на волну народного сознания. И если он пишет о дезертире и его жене в "Живи и помни", то так и народ думал в то время о таких же вот дезертирах и их женах. И, кстати, отношение-то разное — к Андрею Гуськову и к его жене Настёне.
Вторая особенность распутинского дара — тонко чувствовать женскую душу. Пожалуй, ни у кого из его сверстников, а шире брать, так и вообще в русской литературе, не найдется такого отзывчивого к женской душе писательского слова.
Скажем, у Василия Белова всем запомнился Иван Африканович, у Александра Солженицына — Иван Денисович, у Бориса Можаева — Фёдор Кузькин. У Распутина же — прежде всего Настёна из "Живи и помни", старухи из "Прощания с Матёрой".
И вот — новая повесть Валентина Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана". Есть там на самом деле среди героев и отец Тамары — Иван, есть и младшенький её сын Иван, есть вроде бы не последняя по замыслу повести героиня — дочь Светлана, но всё действие держится на Тамаре Ивановне. Она — и душа повести, она — и двигатель сюжета, она — и символ нынешнего русского народа.
Есть и муж, неплохой мужик, неплохой отец, но, как весь наш нынешний русский народ, впавший в апатию и безразличие, — никакой. Анатолий готов что-то делать, кому-то подчиняться, но нет в нем уверенности в себе, нет решительности, нет желания жить.
У него насилует кавказец несовершеннолетнюю дочь. Естественно, он переживает, он готов что-то предпринять, он идет к прокурору, что-то ему говорит… Но всё предрешено, кавказцы дают взятку следователю и прокурору, насильника вот-вот освободят, да и дочка особо протестовать не будет. Подавлена, ушла в себя. А куда уйдет дальше — никому не известно…
Скажу сразу: мне не особо приглянулись дети Тамары Ивановны: ни сын Иван, со всеми его фольклорными увлечениями, ни так и не появившийся старший сын Василий, начальник цеха, а значит, человек, умеющий принимать решения. Ни тем более пострадавшая дочка Светка, бросившая школу, мечтающая о работе продавщицей, целыми днями слоняющаяся по рынкам с такими же, как она сама, подружками, собирающимися работать на рыночных кавказцев. Не сейчас, так через полгода легла бы та же Светка под того или иного кавказца и работала бы в его ларьке на рынке.
Такую судьбу она сама себе и уготовила, такую судьбу ей уготовили и её отцы и братья, безвольно и безропотно отдавшие все позиции чужим пришельцам.
Но брат-то её Иван, так увлеченный узорочьем русского слова, он-то что проспал и надругательство над собственной сестрой, и равнодушие властей и правоохранительных органов? Что же он сам себя уже на будущее загоняет в русское гетто, где ему позволят заниматься фольклором под присмотром чужих наёмников? Где брат-1, брат-2 и другие братья, способные ещё на русское действо? Я понимаю, что в фильмах прекрасного русского кинорежиссера Алексея Балабанова читается скорее призыв, чем нынешняя реальность. Но неужто они так и останутся лишь в кинематографической сказке? К тому же сурово осужденные многими нашими патриотами. Мол, нам такие братья не нужны…
Это как раз иллюстрация к сугубо реалистической повести Валентина Распутина. Ни братья нам не нужны, способные помочь изнасилованной сестре-малолетке, ни отцы боевые. Мол, всё в руце Божией… Только мне вспоминаются боевые монастыри русские средних веков, и на Соловках, и Трифоно-Печенгский на Мурмане, и Валаамский, стоящие на защите русских земель. Вспоминается Сергий Радонежский, благословляющий монахов на сечу боевую с теми же супостатами…
А нынче… Нынче дух боевой остался, если верить Валентину Распутину, лишь у русских женщин. И потому — главное в ней не то, что она — дочь Ивана, работящего деревенского мужика, доканчивающего свою жизнь где-то в пригороде большого города. И не то, что она — мать Ивана, сторонящегося любых решительных действий, готового проспать со своими сказками и всю Россию. Главное в ней — она сама, неспособная смириться с унижением. Её и Валентин Распутин любит больше всех своих героев, любит уже не отстранённо, а как живого человека, и искренне гордится ею.