29 октября под Киевом, на территории правительственного санатория это оппозиционное общее собрание, объявившее себя внеочередным съездом, состоялось. Этот то ли съезд, то ли не съезд избрал новое руководство НСПУ. Кто-то остался со старым руководством, кто-то присоединился и поддержал новое.
Главная и, наверное, имеющая под собой основания претензия "нового" союза,— то, что не происходит никаких положительных сдвигов в Союзе писателей: упомянуты проблемы "украинской мовы" как государственного языка, проблемы книгоиздания и книгораспределения, брошенные на произвол судьбы писатели старшего поколения... Существует угроза распродажи и "прихватизации" писательского имущества (этот аргумент звучит с обеих сторон). "Системный кризис" — утверждают оппозиционеры.
А на первой странице того же номера газеты — некролог Василию Плющу, только что умершему в возрасте 59 лет и именно 29 октября (в день проведения общего собрания НСПУ) редактору "Литературной Украины". И, как замечает писательница Наталья Околитенко, одна из тех, кто стоит во главе оппозиционного движения: "Не благородное ли стремление быть объективным и укоротило жизнь главному редактору В.Плющу?.."
Чем же, если оставить в стороне эмоции, действительно вызван раскол? Политические ли это игры, имущественные споры, борьба с всегда отвратительными для писателей "диктаторскими" полномочиями прежнего правления Союза?.. Причин много. Думается, немалую роль сыграла нарастающая бедность, социальная и моральная униженность провинциальных писателей, тем более, когда обнародуются цифры ежегодной государственной помощи Союзу писателей Украины. В своей статье Н.Околитенко по этому поводу приводит строки поэта Богдана Андрусяка. Рискну передать их в подстрочном переводе: "Украли всё — и лопаты, и грабли. Я не верю, что это украинцы. Но уж точно — не москали". Согласитесь — это громадное просветление сознания! Так что русские писатели могут быть спокойны: в этих событиях новейшей истории Украины мы с вами никак не виноваты.
Валентин КУРБАТОВ И ЭТО ВСЁ МЫ
Вот оно как повернулось — старые книги и перечитывать стало боязно. Как грозное зеркало, они обнажают то, что мы сговорились прятать. И поневоле думаешь, что издательское безумие, затопившее прилавки омерзительным наводнением прыгающей в глаза, дергающей за полу по-цыгански цветистой пошлости для того и поощряется финансово, а не содержится в желтом доме, что нас надо оторвать от страшного зеркала правды, гнать без устали к ежедневной взвинченной горячечной новизне, чтобы не дать услышать сердце и простые резоны здравого смысла.
Но, слава Богу, выпадают иногда дальние поездки, добрые дома друзей, где в свободную минуту вдруг остановишься перед книжной полкой и вспомнишь, что давно не заглядывал в Толстого или Пушкина, Гоголя или Лескова и, открыв наугад, неожиданно занервничаешь, заторопишься прочитать вслух, от чего-то смутишься, смолкнешь на полуслове и постараешься укрыться с книгой в углу и уж читать молчком с болью и непонятным раздражением не то на свою прежнюю слепоту, не то на нежелающий меняться так криво отразившийся при свете книги мир.
Вот так недавно мне глянул в глаза "Подросток" Достоевского. Сюжет как будто летел мимо — слишком знал и помнил и даже как будто и лица подставлял из виденных по "Подростку" спектаклей. А вот то, мелькало в авторских ли ремарках, в словах ли героев, вдруг начинало жечь молниями — так ослепляюще остро озарялся день и русский человек сегодня. Да неужели это можно было читать просто как "книгу", как изобретательный детектив о "документе", которым честолюбивый подросток из "случайного семейства" сокрушил жизни близких людей? Неужели раньше не обращал внимания уже на самую эту подчеркнутую Достоевским "случайность" семейства, отличающую его от таких еще недавних родовых типов, выраставших в традиции?