Его никак нельзя назвать крестьянским поэтом, хотя множество стихов вроде бы посвящено сельской тематике. Крестьянство — это его точка опоры, также как фермерство у Фолкнера или Роберта Фроста, да и у многих других ведущих поэтов западного мира, от Одена до лауреата Нобелевской премии, выходца из островов Вест-Индии Дерека Уолкотта, поэзия соотносится с праосновами своего народа, своей земли.
"Предшественники — это не только поэтические предки, но также часть истории собственной расы" — прямо говорил Уолкотт. В этом смысле Николай Тряпкин куда ближе своей поэзией к ведущим поэтам мировой цивилизации, не забывающим о своих корнях, чем наши прозападные беспочвенные поэты-шестидесятники. Его крестьянство — это та точка опоры, с которой он воздвиг свою поэтическую вселенную. В его крестьянских стихах нет сиюминутности:
Не алтари и не пророчества,
Не брага Звездного Ковша —
Меня хранит от одиночества
Моя крестьянская душа.
Вот таким глобальным человеком, таким глобальным поэтом и был при всей своей отверженности Николай Иванович Тряпкин, родившийся 19 декабря 1918 года в тверской деревне Саблино в семье крестьянина-столяра и закончивший свои дни в Москве зимой 1999 года. Всю жизнь живший в параллельной русской культуре, он и остался в ней вместе со своим народом.
Нет, я не вышел из народа.
О чернокостная порода!
Из твоего крутого рода
Я никуда не выходил…
Владимир БОНДАРЕНКО
КЛЮЧ БОГОВ
Помню, как впервые услышал Тряпкина. Он пел свои стихи, будто баллады. Водил дланью пред ликом, как бы отсылая стихи вдаль, — и они, подобно птицам, срывались с его румяных губ, уносились в пространство. Была московская комната, теснота, духота — а казалось, Тряпкин сидит на травяном холме, на ветряном высоком кургане, бренчит в гусли, и молодая степь волнуется от его кликов и рокотов.
Всегда удивлялся, восхищался, порой ужасался: что это за ключ, древний, гремучий, неиссякаемый, бьет в Тряпкине, как из-под камня, из-под ледникового гранита, из-под древней дубовой колоды, — ослепительный, чистейший, волшебный. К этому ключу на водопой приходят утомленные витязи, запаленные пахари, прохожие богомольцы, и лесное зверьё, и таинственные косматые чудища с забытыми именами. Этот ключ — не Тряпкина, а богов, поэт только поставлен у источника стражем и хранителем.
Тряпкин — как дудка, сквозь которую дует Русь.
Не отгадать, каким волшебством в наше железное, электрическое время дотянулся древний вьюн. Видно, цепляется он за таких, как Тряпкин, перекидывается из столетия в столетие, из красоты в красоту, и вот мы диву даемся, внимая Тряпкину, чье чело увенчано этим вьюном, его цветами и листьями.
Век бы ему петь то удало-плясовые, то разбойные, то плачи-причиты, то величальные. Но вдруг жизнь прожита, и беда в России. Родина, разоренная, оскверненная, без заступника, без царя и вождя, терпит страшный позор. И старый поэт берется за древнее свое ремесло, скликает на рать разбежавшееся воинство, будит хмельного князя, корит, гремит, устрашает, молит, тонко и голосисто взывает. На бой, на последнюю схватку за Отечество.
Николай Иванович, друг наш дорогой и седой, стихи твои превосходны, доспех твой блистающий, вьюн на твоем челе весь в красных цветках. И мы, твои слушатели, как воины Христовы, откликаемся на твой клич, идем под твои хоругви.
Александр ПРОХАНОВ
ЗАВЕТНОЕ ОКОШКО МИРОЗДАНИЯ
В какое время мы живем! Всюду толпа. На улицах — толпа, в квартирах у телевизоров — тоже толпа, хоть разъединенная, но загипнотизированная одним и тем же. Но пушкинская ремарка всё равно остается в силе: народ безмолвствует. Видимо, это надо понимать так, что он не участвует в политических страстях. Он живет отдельно от толпы. Он поет, он смеется или плачет и всегда заявляет о себе, говоря устами своих певцов.
Один из таких певцов — Николай Тряпкин.
Толпа безлика, у народа есть лик. Этот народный лик проступает в творчестве Николая Тряпкина.