Владимир БОНДАРЕНКО “ПРИПАДАЮ К НАРОДУ...”
Иногда у больших поэтов наступает миг подлинного величия, миг слиянности с народом. И пишутся великие стихи и строчки. Как у Анны Андреевны Ахматовой: "Я была тогда с моим народом, /Там, где мой народ, к несчастью, был". Как у Николая Заболоцкого: "Вот они и шли в своих бушлатах — два несчастных русских старика".
Перед этим мигом слияния, после него — могут быть новые провалы, попытки изменить себе, даже желание забыть о том миге. Но он даётся свыше, и стихи такие остаются навсегда.
Поразительно, что такой миг полной слиянности с русским народом настиг и такого космополитического, надмирного поэта, каким был Иосиф Бродский.
Об этом миге умалчивают патриотические критики, ибо им не подходит ни сам Иосиф Бродский, ни его национальность.
Об этом миге умалчивают либеральные и космополитические критики, ибо он полностью перечеркивает выстроенную ими местечково-либеральную легенду о поэте.
Но сам Иосиф Бродский не забывал о своем ссыльном архангельском периоде, считая его лучшим в жизни. Он знал — почему лучшим. "Те два года, которые я провел в деревне,— самое лучшее, по-моему, время моей жизни",— не раз говорил он своим собеседникам.
Сначала была боязнь, было отчуждение от окружающих, была опора на книги, которые привез с собой и которые ему постоянно привозили и присылали — Одена, Элиота, Йейтса, любимых английских поэтов.
Затем было погружение в северную природу, слиянность с миром севера, с бытом русского поморья, погружение в русский народный язык.
В деревне Бог живет не по углам,
Как думают насмешники, а всюду.
Он освящает кровлю и посуду
И честно двери делит пополам.
В деревне он — в избытке. В чугуне
Он варит по субботам чечевицу.
Приплясывая сонно на огне,
Подмигивает мне, как очевидцу…
Только оценив русский народный язык, он оценил и красоту просторечия, красоту русского фольклора, через русский народный язык он и себя стал постепенно отождествлять с народом, с простыми русскими людьми. В ссылке он впервые в своей жизни соприкоснулся не с городской, не с имперской, не с советской Россией, а с почти не меняющейся крестьянской, древней, в чем-то христианской, в чем-то еще языческой Русью. Нет, прав и прав Солженицын, подольше бы ему пожить в деревне, пробыть полные пять лет ссылки, и совершенно другим бы вернулся поэт в мировые столицы.
Впрочем, хватило и восемнадцати месяцев, чтобы поймать свой редкостный даже для большого поэта миг растворенности в народе. Попробуйте, оспорьте.
Вам придется спорить не со мной, а с самим поэтом: "Если меня на свете что-нибудь действительно выводит из себя или возмущает, так это то, что в России творится именно с землей, с крестьянами. Меня это буквально сводило с ума! Потому что нам, интеллигентам, что — нам книжку почитать, и обо всём забыл, да? А эти люди ведь на земле живут. У них ничего другого нет. И для них это — настоящее горе. Не только горе — у них и выхода никакого нет... Вот они и пьют, спиваются, дерутся… Мне гораздо легче было общаться с населением этой деревни, нежели с большинством своих друзей и знакомых в родном городе…".
В такой уже, не побоюсь сказать, соборной русской атмосфере и рождались его лучшие деревенские стихи: "К Северному краю", "Дом тучами придавлен до земли", "Колыбельная", "Песня", "В деревне Бог живет не по углам" и, конечно же, "Народ".
Интересно постепенное движение поэта к народу, к людям, окружающим его, ощущение слиянности с ними. Уже спустя десятилетия он признается в своих диалогах С.Волкову: "Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот же самый час по всей, что называется, великой земле русской происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность к этому народу. И это было колоссальное ощущение! Если с птичьего полёта на эту картину взглянуть, то дух захватывает. Хрестоматийная Россия!"
Вот с таким колоссальным ощущением, с захватывающим духом своей принадлежности к народу русскому (он часто о себе пишет как "о русском человеке, хотя и еврейце…") возникало столь замечательное и событийное стихотворение "Народ".
Мой народ, не склонивший своей головы,
Мой народ, сохранивший повадку травы:
В смертный час зажимающий зерна в горсти,
Сохранивший способность на северном камне расти.
Мой народ, терпеливый и добрый народ,
Пьющий, песни орущий, вперёд
Устремленный, встающий — огромен и прост —
Выше звёзд: в человеческий рост!
Мой народ, возвышающий лучших сынов,
Осуждающий сам проходимцев своих и лгунов,
Хоронящий в себе свои муки — и твёрдый в бою,
Говорящий бесстрашно великую правду свою.
Это стихотворение, свою оду русскому народу из тридцати шести строк, он написал в декабре 1964 года в селе Норенское, Коношского района Архангельской области, когда еще не было никаких надежд на досрочное освобождение, а тем более на его публикацию где-то в печати. После освобождения и приезда в Ленинград, он первым прочитал его Анне Андреевне Ахматовой. Её стихотворение просто ошеломило. Анна Андреевна записывает в своем дневнике: "…Мне он прочёл "Гимн Народу". Или я ничего не понимаю, или это гениально как стихи, а в смысле пути нравственного это то, о чём говорил Достоевский в "Мёртвом доме": ни тени озлобления или высокомерия, бояться которых велит Фёдор Михайлович…"