Муза, спрячь их!
Безответен зов словесных нег,
Чувства загрубели и у зрячих —
Так же, как черствеет старый снег.
Ставит шаг печать в пушистой влаге,
Вновь и вновь... А мысль не так нова:
Словно на податливой бумаге
Строю непонятные слова.
***
Размеренно потрескивает печь —
Поёт душа бревенчатого дома!
Спокойная, отрывистая речь,
Простой язык, с рождения знакомый.
Без вычурных загадочных причуд,
Но тайною окутаны, как дымом,
Горящий разговор огни ведут
Об их секрете, бережно хранимом.
То всколыхнутся яркой синевой,
То лепестками алыми сияют,
И, становясь пахучей сединой,
И темноту, и холод разгоняют
***
Света!
Побольше света
В маленькие наши горницы!
Нету!
Терпеья нету
Дальше жить душе затворницей.
Стонет!
Россия стонет,
Словно вьюга безутешная.
Тонет —
В немом поклоне
Увядающей черешнею.
Мысли.
Чужие мысли —
Разве они нам учение?!
Скисли.
В тоске зависли
Мы над бездной, и нет спасения!
Знаем?
Да нет, не знаем,
Что хотим — войны ли, мира ли?
С краю,
Стоим над краем,
Эту яму сами вырыли...
***
Мне тяжко песней родину ласкать —
Давным-давно мелодии пропели.
...Скопившаяся снежная тоска
Сползает наземь вялою капелью.
Я не дивлюсь проталиной — межой,
Которою зима с весной граничит,
Веселый март, болезненно чужой,
Весь в суете оттаявших привычек.
Сырая даль стеклянной наготой
Мутнеющую впитывает влагу,
Устал я видеть именно такой
Весеннюю певучую отвагу.
Беднеют, серебра лишаясь, нивы,
Шершавостью встречая пустоту,
И вольничают серые разливы,
И в свете всё, но только не в цвету.
А солнце бьет снега каленым жезлом —
Земли и неба грустная вражда,
Весна, конечно, вовремя воскресла,
Но нынче я ее совсем не ждал...
Максим Свириденков БЕЛЫЕ ПТИЦЫ
ОБНАЖЁННАЯ, СТОЯ возле огромного распахнутого окна, Медея ела апельсин. Озорные солнечные зайчики играли в догонялки, носясь друг за другом по ее смуглому телу
Медея смотрела на узкую поло
ску моря, видневшуюся сквозь щель в отвесных скалах, окружавших дворец. Искала глазами корабль, на котором должен был приплыть Язон. Она, чародейка, точно прочла в книге судеб, что через несколько часов он появится в её дворце, и впереди у них две ночи — таких же, как те две, которые уже были.
Небольшая жёлто-красная птица пролетела над её плечом и врезалась в огромное зеркало, стоявшее в спальне. Зазвенели осколки. Медея побелела, но не вскрикнула.
Разбитое зеркало могло означать только одно: боги предупреждают её. Но нет, Медея не откажется от Язона. Она, колхидская царевна, сама выбрала, чтобы всё было именно так.
Во дворце её постоянно преследовало чувство одиночества. Никто не мог быть на равных с дочкой грозного Ээта. При жизни его считали бессмертным богом. А когда умер, то Апсирт, старший брат Медеи, объявил народу, что царь Ээт отправился погостить на Олимп, но по-прежнему остаётся правителем Колхиды.
Власть перешла в руки Апсирта и Медеи. Чувство одиночества стало сильнее. Даже брат стал казаться чужим. Он становился всё больше похожим на отца: безразличным ко всему, кроме воли богов и военной славы.