ЯЗОН НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ ТАКОЙ толпы людей. Казалось, будто всё население Колхиды собралось возле поля Ареса, чтобы увидеть, как герой попытается совершить обещанный подвиг. Язон с тревогой посмотрел на древнее солнце. Оно было в зените. В воздухе стоял запах жары и пьяного алоэ.
Солнце палило жарче и жарче. А Язон должен был ждать, стоя перед толпой возле поля, и не мог даже отойти в тень. Наконец, появились слуги. Вчетвером они с трудом тащили плуг. Язон поднял его один, но почувствововал, насколько тот тяжёл. И ему стало ясно, сколь чудовищной должна оказаться сила быков, для которых этот плуг ковался.
— Герой, начинай! — прогремел голос Апсирта.
Язон взял в руки крепкий стальной щит и уверенно ступил на поле.
Не успел он сделать и трёх шагов, как на него выбежали громадные медноногие быки. Животные были вдвое крупнее своих обычных собратьев.
Весь народ замер. Никто не мог произнести ни звука. Но у каждого пришедшего к полю Ареса в голове пронеслось, что разъярённые быки неизбежно разорвут героя. На Колхиде тогда вряд ли был тот, кто не слышал об этих страшных животных. Но только сейчас люди увидели, насколько они свирепы и огромны. В стоящей тишине каждый удар их копыт раздавался, как удар грома.
Апсирт нервно подёргивался, предвкушаю скорую гибель героя. Лишь Язон, закрывшись щитом смотрел на приближающихся быков так бесстрашно и дерзко, словно был бессмертным олимпийским богом. Но вот, подбежав, быки ударили в его щит.
Сталь загудела. Герою показалось, что всё внутри него оборвалось, захотелось кричать — отступить. Но Язон почувствовал, что он скорее умрёт, чем сделает хотя бы единственный шаг назад. И тогда нестерпимая боль, пронзившая всё его тело, не убила, а заставила бороться и придала силы.
Быки давили на щит так яростно, что ноги героя уходили в землю. Зрители не верили собственным глазам. Людям чудилось, что в небе застыло солнце, застыли облака, как будто сами боги смотрели с высоты на этот поединок.
Мускулы Язона напряглись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Но быки уставали и рычали глуше и глуше. Собрав последние силы, он схватил их за рога и, накинув железную цепь, запряг в плуг. И тут раздался гул тысяч человеческих голосов. Люди, минуту назад кричавшие: "Смерть чужестранцу!" неистовствовали от восторга. Даже Апсирт от удивления не мог произнести ни слова. А оставшаясь в темнице Медея сначала содрогнулась, услышав возглас, но потом всё поняла, и по её щекам потекли радостные слёзы. Ведь Геката обещала ей четыре ночи с Язоном. А у неё их было только три...
И ВСПАХАЛ ЯЗОН ПОЛЕ, и засеял его зубами дракона. Но вот, из земли стали прорастать вооружённые тяжёлыми мечами воины.
Первый тут же бросился на героя. Язон легко увернулся от его выпада. По рядам зрителей прокатился гул. И уже зазвенели мечи. И через миг оружие первого воина было выбито у него из рук. А к герою уже спешил второй, третий, четвёртый…
И вдруг Язон понял, что начинает двигаться помимо своей воли. Его меч стал ударять с такой чудовищной силой, что от его ударов оружие из рук противников отлетало на несколько метров, а через миг туда же летели и их головы.
Но вот Язон почувствовал, как отяжелел меч в его руке. И увидел, что стоит один среди убитых.
И тогда послышались громкие восторженные крики. Толпы колхидцев неистовствовали, прославляя героя. Но всё мрачнее становился Апсирт. Придя во дворец, взмолился он, глядя на закатное солнце:
— О Гелиос, дед мой! Если и будет моя сестра Медея счастлива с Язоном, то пусть их счастье продлится не дольше ночи. А потом пусть разгневаются на них все самые жестокие боги, чтобы Медея и Язон не узнали больше ничего, кроме страдания, и забыли даже о том коротком счастье, что у них было…
По закату плыли тучи. Приближалась гроза.
От вспышки молнии облака стали кровавыми. Пошел дождь. Но Язон не ощущал холода дождевых капель. Он спешил к Медее.
Руслан Бычков СУДИЯ ГРОЗНЫЙ
Роман Михаила Елизарова "Pasternak" — это самое православное произведение актуальной и потенциальной русской литературы (говорим, "потенциальной", потому, что, честно говоря, сомневаемся: можно ли написать что-либо "более православное"). Утверждая так, мы вполне отдаём себе отчёт в проблематичности самого понятия "православная литература". Неслучайно Достоевский — один из немногих русских писателей, к коему без натяжки приложимо определение "православный", — столь он стремился вырваться за границы собственно "литературы". С полной основательностью в своё время Мережковский заметил, касаясь романа "Бесы": "Тут действительно есть что-то, что переступает за черту искусства". Понимание того, что в глазах Православия всякая "литература" и "литературность" ставятся под вопрос, присутствует и у автора разбираемой книги: "человеку, приучившему себя однажды питаться "художественным", опошленным бытием, "божественное" становится не по вкусу. Чтение растворяет личность, она живёт чужими эмоциями, отдавая душу на растерзание бумажным, но от этого не менее пагубным страстям. Литература схожа со склепом, в котором страница за страницей, камень за камнем замуровывается дух..." (Своего рода символом этого "склепа" становится в романе демонический фантом "Пастор Нак"/ "Pasternak").